Азиз Несин - Избранное

– Берите на здоровье!

В зале наступила тишина. Аукционист:

– Пятирожковая люстра!.. За пятьсот лир… Кто больше?

Когда он сказал: «Кто больше?» – я посмотрел каждому в лицо. Не нашлось ни одного честного человека, который бы произнес: «Пятьсот одна», – чтобы меня спасти. У одного зашевелились губы, – может быть, мне так показалось? Я сказал, желая ему помочь:

– Господин, вы, кажется, что-то собирались сказать?!

– Нет, ничего! – ответил он.

Будто его слово что-то изменит! Ни у кого не осталось совести. При продаже других вещей аукционист медлил, на этот же раз он поспешно крикнул:

– Продано, продано! – и ударил молотком.

Потом он сразу протянул мне квитанцию, записал мою фамилию и адрес. Я даже не успел двинуться, как он оформил покупку, взял мои пятьсот лир и всучил мне пятирожковую люстру. Человек, который состязался со мной, стоял рядом.

– Пользуйтесь на здоровье, вы купили хорошую вещь! – сказал он.

– Откуда вы знаете, что она хорошая? – спросил я.

– Как мне не знать, я же ее владелец!

– Я вижу, что вы оказались в затруднительном положении и вам пришлось ее продать. Жаль!.. Хотите я вам возвращу люстру за четыреста девяносто лир?

– Вам повезло, я не смею лишать вас такой удачи! – ответил он.

– Мне совсем не нужна люстра, дайте четыреста и забирайте ее, – сказал я.

– Пользуйтесь на здоровье! – сказал он и ушел.

– Послушай, бери за триста! – крикнул я ему вслед, но он даже не обернулся.

Я ушел с люстрой. Я знал, что купил вещь за бешеную цену, что у меня нет ни кола, ни двора, но я не знал, что мне делать с этой проклятой люстрой? Я понес ее в торговый ряд, где продают настольные лампы и люстры.

– Сколько же вы за нее хотите? – спросили у меня.

– Она дорогая, но я уступлю за шестьсот! – сказал я. Перекупщики рассмеялись.

– Мы тебе дадим таких новых десяток!

Так я и остался с люстрой. Под вечер мы с женой встретились в парке. Она мне говорит:

– Отец сказал: «Или убирайтесь, или разводись». Ты должен немедленно найти работу.

Я показал жене люстру и сказал:

– Не беспокойся, осталось терпеть совсем немного. Самое страшное позади. Я тебе готовлю дом, отец твой удивится. Вот смотри, я даже люстру купил для нашего дома, смотри, какая она красивая, с пятью рожками…

Жена встала со скамейки, посмотрела на меня и, попрощавшись, повернулась и убежала.

С того дня я все хожу с этой люстрой. Мне негде ее оставить, и никто не хочет ее купить. Таскаю эту штуковину всюду за собой, стекла и лампы разбились, остался только железный остов с пятью рожками. Я, братец, об одном жалею: имел пятьсот лир и даже хорошенько не поел! Стакана воды не выпил! Эх, душа бы так не болела!

Я с состраданием посмотрел на маленького, толстенького человечка. Настало время идти к приятелю, который мне обещал пятьсот лир. Я вышел из кофейни. По дороге я все время думал об одном: как могло случиться, что жизнь маленького, толстенького человечка оказалась похожей на мою, как две капли воды.

Наверно, это и вас заинтересует. Так знайте: маленький, толстенький человечек, купивший на аукционе пятирожковую люстру за пятьсот лир, не кто иной, как я сам. Но чтобы никто не смеялся над моей глупостью, я говорю, что этот случай произошел с другим человеком!..

С детства познал он, что значит жилье, снимаемое внаем. И, став взрослым, решил во что бы то ни стало иметь свой кров, где можно укрыться от любых невзгод. Самые первые впечатления связаны у него с переездами с одной квартиры на другую, непременными ссорами между матерью и отцом, сборами, суетой. Упаковка вещей, увязывание тюков с подушками и тюфяками, куда закладывалась посуда, мелкие вещи – от самоварной трубы до жаровни для рыбы, завернутой в газетную бумагу. Вещи грузили в повозку, запряженную парой лошадей, а мать суетилась рядом, стараясь втиснуть еще герань, гвоздику, пересаженные в консервные банки.

Эти груженые повозки он запомнил на всю жизнь.

Во время переезда всегда что-нибудь случалось: то били тарелки, лампы или стаканы, то из бутылок с оливковым маслом, уксусом или сиропом выскакивали пробки, и содержимое заливало белье.

– Бедность – это позор! – кричал отец.

Когда он окончил лицей и вступил в самостоятельную жизнь, у него не было уже ни отца, ни матери… Помня о мытарствах с наемным жильем, он решил не жениться, пока не купит собственного дома. Пять лет ходил он в одном костюме; вкуса водки и табака даже не знал; не бывал ни в кино, ни в театрах; знакомств не заводил – короче говоря, жил жизнью монаха или индийского факира, откладывая каждый куруш. И в результате накопил две тысячи лир. Эти деньги для таких, как он, считались немалыми. В те времена купить дом можно было и за тысячу лир, но он не хотел приобретать рухлядь, какую ему предлагали.