Морис Слободской - Стакан воды

Однако Варвара Кузьминична не боялась соперниц. Она знала, что увлечения её верного Семена Семеновича шли совсем по другой линии.

И всё-таки, даже если он останавливался по дороге у каждого газетного щита и не пропустил ни одной фотовитрины, уже давно пора бы ему быть дома.

— Без десяти три! — вздохнула Варвара Кузьминична, взглянув на бронзовые настольные часы в виде нимфы, облокотившейся на земной шар. — Ай-ай-ай, без десяти три! — укоризненно повторила она, глядя на бронзовый циферблат, показывающий пять часов с минутами. И, как бы в подтверждение её слов, механизм, скрытый в бронзовом земном шаре, зашипел и звонко отсчитал восемь ударов.

Показания часов расходились с истиной, а бой — и с тем и с другим.

Варвара Кузьминична привычно вывела среднее арифметическое и безошибочно установила, что у Гребешкова уже кончается обеденный перерыв.

Гребешков любил часы.

Он покупал недорогие часы новых выпусков.

Он старался приобретать и некоторые другие, тоже недорогие, новейшие механизмы, вроде универсального многоприборного консервного ножа, которым можно было открыть все, кроме разве причин, побудивших изобретателя создать столь сложный механизм.

Но больше всего он любил часы. Он любил их как символ неудержимого быстролётного времени. Может быть, поэтому он предпочитал спешащие часы всем остальным.

Гребешков жил в быстролётное время.

На его веку поднялись первые самолёты и опустились первые подлодки. При нем фотография, как ребёнок, сперва начала двигаться, потом заговорила. На его глазах последний извозчик уехал с Тверской и первый «ЗИС» выехал на улицу Горького.

При нем царские генералы сдали Порт-Артур, и при нем же советские генералы взяли его обратно.

На его глазах в пустой степи вырастали заводы. Заводы обрастали городами, а города выращивали новые заводы.

При нем в деревне вместо слова «моё» появилось понятие «наше».

Четыре войны и три революции пронеслись над Гребешковым.

Семен Семенович восхищался открытиями, ликовал по поводу новых изобретений, отчёркивал в газетах цифры наших достижений и на карте, висящей над постелью, аккуратно рисовал цветными карандашами новые лесополосы, водохранилища и каналы. Он радовался всему: большое и малое причудливо смешивалось в его восторженном воображении.

Жизнь каждый раз ошеломляла его и увлекала своими проявлениями все больше и больше.

Гребешков любил своё время, и в общем оно отвечало ему взаимностью.

И все эти недорогие часы, которые он сам неоднократно пытался чинить и налаживать, отмечали для него это быстрое, изменявшее его время.

Однако сейчас время свидетельствовало против него. Варвара Кузьминична ещё раз сделала перерасчёт лежащих настенных часов и часов с нимфой и окончательно убедилась в том, что легкомысленный Семен Семенович остаётся без обеда.

Этого она не могла допустить. Со вздохом сложила она в судок пересохшие котлеты и направилась в комбинат.

А Гребешков сидел в примерочной кабине и страница за страницей лихорадочно читал константино вскую рукопись.

Он был целиком поглощён чтением и ничего не замечал кругом. Он не слышал даже, как радом, за репсовыми занавесками его шатра-читальни, товарищ Петухов разворачивал борьбу за культуру и, как он сам выразился, «поднимал на новую ступень вопросы эстетизма».

Петухов появился в центральном салоне с графином из зелёного стекла, сделанным в виде толстого налима, который прочно стоял на хвосте и во рту держал наполовину проглоченного ерша. Ерша можно было брать за хвост и вынимать, откупоривая таким образом горлышко стеклянного хищника. Этот оригинальный графин был создан по эскизу скульптора Баклажанского для конкурса местной промышленности и недавно запущен в массовое производство. Петухов приобрёл на выставке экспериментальной продукции два таких графина: один он оставил в своём кабинете, а второй принёс сюда, в общий зал, и поставил на стол перед Машей.