Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

В конце концов Делибаш был обнаружен в гареме одного Очень Уважаемого Всеми Человека и едва унес ноги. На следующий день Очень Уважаемый Всеми Человек сказал на базаре, в присутствии многих ушей: «Этому делибашу Ахмету очень нравится мой гарем. Раз у него такой хороший вкус, клянусь, я поселю его там. Такой отважный человек будет хорошим евнухом!»

Ахмет знал, что Очень Уважаемый Всеми Человек склонен забывать о посулах, но угрозы выполняет всегда. И по всей стране у него полно Очень Уважаемых Всеми Друзей. Злополучный Делибаш поступил в духе русского романтизма — бежал на Кавказ.

Горянки Делибашу не понравились. Он был воспитан на восточной неге, лицах, затмевающих красотой луну, плещущихся, как форель, голых животах и тяжелых округлых бедрах. В общем, после яркой масляной живописи Востока, графика гор его не вдохновила.

Делибаш брел через перевалы, презирая снег, на котором ему суждено было умереть. Потом горы стали мельчать, а женщины оставались прежними. Потом была степь, где женщины скакали вокруг Делибаша на конях, чем неприятно шокировали его.

Так и шел он по земле, пока не уперся в бревенчатую стену одной из четырех назарьинских изб. Далее предание гласит:

«Уперся Делибаш взглядом в стену назарьевской избы, да и схоронился за стогом. А Дарье Назаровой приспичило тут за водой идти. И как она только мужика за версту учуяла? Ступила она на крылечко, зевнула, потянулась сладехонько, косу на грудь перекинула, а та с груди, как вода с водопада… Тут-то у Делибаша сердце-то по первому разу и захолонулось. А Дарья с коромыслом все ближе. Стог-то неподалеку от колодца стоял.

А у Дарьи! Серьги блещут! Бусы пляшут! Зубки сахар, губки малина! Румянец — у иной на всей щеке не уместится! А глаза такие уж синие, что такого цвета и в природе-то нет. Такого цвета только мозаика в султанском дворце быть могла! Тут сердце Делибашево во второй раз захолонулось. Понятно, истосковался мужик по такому раздолью бабьему!

Ну, а как Дарья две пудовых бадьи доверху наполнила, да назад с коромыслом поплыла, да так, что вода и не дрогнет, а бедра так и колышутся, в третий раз уж так всего Делибаша захолонуло! Завизжал он по-басурмански, да за Дарьей!

Только назарьинских девок разве наскоком возьмешь? Осерчала Дарья, развернулась, что карусель, да как раз бадьей нечестивца и огрела. А тут братья на крик подоспели. Кирилл с колом, Мефодий с вилами, а Глагол с сетью. Вмиг Делибаша полонили. Только мокрое место на тропинке и осталось. Привели, пред Назарием поставили. Тот, понятно, строгость проявляет:

— Какого такого роду племени? Какого корня и сословия? Откуда взялся? Куда и зачем шел? Что замышлял?

Молчит басурманин, только глазами сверкает. Нахмурился Назарий, напрягся, словно вспоминал что. А потом по-тарабарски так залопочет! Полопотали они немного. Потом Назарий и объявил:

— Разрешаю басурманину Делибашу остаться на особых условиях…

Так и возникла в Назарьино фамилия Дерибасов».

— Между прочим, я отпрыск знатного рода! — журчал Мишель. — Благородное обедневшее дворянство. Отплыли из Марселя в Одессу. А уж из Одессы — кто куда…

Сосед справа, лет сорока, был худ, желт и флегматичен.

— Ну, — сказал он, сморщившись, — так что?

За ним стояла бесцветная пухлая женщина с прозрачными глазами.

— А вот сви-ининка, — жалобно тянула она, — а вот…

— А вот спеку-улянтка, — передразнил проходивший подросток.

Флегматик поджимал губы, отчего вместо рта образовывалась изогнутая кверху линия, в конце которой торчала изжеванная беломорина. Фартук у флегматика был грязный и рваный, однако от всей тощей его фигуры веяло таким осознанным достоинством, что торговал он очень бойко, но все с той же гримасой отвращения.

Прозрачноглазая покашливала, шуршала открахмаленным халатом и бестолково перекладывала куски мяса.

— Женщина, свининки, — предлагала она, — женщина! — Прозрачноглазая откровенно клянчила. — Свежая, вкусная!

— Тетя! — жестко сказал Мишель. — Не суетись.

— А я это, — сказала Прозрачноглазая, — купила бы у тебя машину, правда.

— Дуню? — оскорбился Дерибасов.

— Мотоциклу твою. Он, черную, да-а, купила бы, мне мужу как раз.

— Как, но вовсе не раз! — ответил Мишель. — Я его за две тысячи брал.

— Не бреши! — грубо сказала тетя.

— Заткнись! — сказал Дерибасов не менее грубо.

Помолчали.

— А вот сви-ининка, — заныла тетя, — а вот… Мишка, — грустно сказала она, — я даю пятьсот.