Александр Ермак - Записки озабоченного

Заинтригованный, я подошел к нему, заглянул из-за спины. Но как ни старался, ни слова из написанного разобрать не мог. Хозяин усмехнулся:

– Самый богатый на земле язык – древнесибирский санскрит…

– А просто по-русски нельзя?

– Это потом жена в охотку переводит…

Хозяйка застенчиво улыбнулась и, поправив кокошник, протянула мне пачку исписанных листов бумаги:

– Хоть я и закончила Гарвард, но, конечно, до профессионального переводчика мне далеко…

Я начал читать. Взахлеб. Я так увлекся, что не чувствовал что ем, что пью, от меня ускользал смысл того, что говорят мне хозяева. Я читал сидя, потом на ходу, потом снова сидя, совершенно не замечая происходящего вокруг.

Лишь дочитав последний лист, я поднял голову. И услышал:

– Конечная остановка – аэропорт…

Выскочив из автобуса, я рванул к кассам.

Засыпая в самолете, прижимая к груди рукопись, я с удовлетворением констатировал, что все же не зря мерз и пил в этой Восточной и даже в Западной Сибири. Это то, что я искал.

Ермак, безусловно, был золотой жилой. Его книжки расходились как горячие пирожки. И я на нем сколотил приличный капиталец. Одно было плохо – он знал, насколько он талантлив.

Как он считал! Ей, богу, если бы он не был писателем, я бы взял его в бухгалтеры или экономисты. Он торговался со мной за каждый процент, за каждую копейку. Черт знает, откуда он знал издательскую деятельность – все расходы и доходы, машины, краски, как будто он сам работал в издательстве.

Я думаю, это его жена науськала. Она у него очень умная, спасу нет. Он бы дурак и сам рад обмануться иногда, но она не позволяла.

Как только он помрет, так я на ней сразу и женюсь. И стану самым крупным издателем во всей Рассее – от Атлантического океана до Антарктиды…”

Божена – шестая жена Ермака:

«В повседневной жизни он был прост. Или, по крайней мере, мне так тогда казалось.

Вставал он не рано. Где-нибудь в девять-десять. Съедал сандвич с индейкой и снова ложился. Для него утренние часы в постели, проведенные на сытый желудок, были самыми оплодотворенными.

Очень часто он брал с собой в постель печатную машинку, а иногда и меня.

До обеда он не вылезал из постели. Разве что выходил на балкон, чтобы сплюнуть пару раз по привычке. Эта дурная привычка осталась у него с тех времен, когда он курил дурные сигареты.

Многие не понимали его. Думали, что так он плюет на общественное мнение. Но это не так. Он очень уважал общество. Поэтому прежде, чем выйти на балкон, даже надевал на себя что-нибудь вроде очков, чтобы не шокировать публику на площади.

Звонить ему с утра было бесполезно. Один раз в своей рабочей юности он сдал экзамен по технике безопасности, и с тех пор не брал электроприборы с собой в койку. Поэтому телефон всегда держал только на кухне между телевизором и кухонным комбайном.

Иногда, когда телефон раскалялся от разговоров с какими-нибудь особо настырными типами и типками, он засовывал его в холодильник.

Так однажды случился очень смешной случай. Я запекла телефон в тесте, приняв его за мороженого цыпленка.

Были гости. Много вилок тогда поломали. Но одному издателю удалось все же откусить полтрубки. Он даже вроде бы проглотил мембрану. И потом долго страдал утробным резонансом.

Да, гости частенько подтягивались к обеду. Играли на лестнице в карты, слушали принесенные с собой скрипку или клавесин, чье-нибудь арендованное сопрано. Знали, что рано или поздно Ермак кончит, и появится в столовой во всей своей красе, и вопьется зубами в чей-нибудь мясистый бок, и брызнет жизненный сок, и на всех хватит.

Только с удовлетворенным Ермаком можно было вести какой-нибудь связный разговор. Он потягивал винцо и подписывал контракты, открытки, кепки и прочее верхнее и нижнее, которое приносили для автографов от поклонников и поклонниц.

Скажу по секрету, поклонники и поклонницы в хорошую погоду появлялись редко. Но я, чтобы поддерживать его писательский настрой, заказывала весь этот спектакль в компании секонд-хэнд. Мероприятие стоило мне копейки, но радовался-то, радовался Ермак на целые тыщи и миллионы.

Бывало еще, и подначивал меня:

– Дарлинг, пожалуй, я изменю тебе с этим слоновьим корсетом…

После обеда все, у кого случалось сварение желудка, расползались по коврам и диванам. Ермак обычно дремал на втором ярусе в гамаке, куда я закидывала по команде свежие газеты. Он делал потом из них бумажные самолетики и голубей. Запускал их сверху, норовя попасть какому-нибудь спящему гостю в нос.