Александр Ермак: Записки озабоченного

– И вы думаете, русский народ принимает это ваше творчество?

– Русский народ принимал и не такое… Русский человек – это такой «бздынь», ему по силам любое течение, любая конфигурация. Он может не знать отдельных слов, но, если надо, он поймет и без них. С божей помощью…

– А вы верите в бога?

– … душу-мать… Так же как большинство прочих моих сонародников, сверстников, сотрапезников и сангвиников вместе взятых…»

«Любите? Три гитары под луной

Не любите? Похмелье, полунудру и по стеклу

Любимый цвет? Сиреневый

Нелюбимый? Красный

Любимое блюдо? Краб по-сахалински

Любимое растение? Перекати-поле

Любимое животное? Дельфин

Любимые женщины? Ногато-мозговатые

Женаты? Когда как

Дружите? Все реже

Тусуетесь? Случается

Уважаете? Не исключено

Прощаете? Часто

Уходите? Обычно

Спите? Крепко, долго и настырно

Пишете? Еще бы

Ваше последнее желание? И вновь я б посетил…»

Издатель С.:

“Мы и встретились, и расстались с ним при довольно странных обстоятельствах. Той зимой я колесил по городам и весям Восточной и Западной Сибири в поисках новых самобытных авторов, способных продвинуть литературу и мой бизнес еще дальше. И хотя в целом молодыми писателями и поэтами земля сибирская не оскудела, качество их писанины было таким же, как и в столице.

Поэты по-прежнему блудили рифмоплетством, писатели все так же сладострастно стонали от описаний канувшего в прошлое режима. Практически в каждом городе, узнав о моем приезде, они подгоняли грузовики с рукописями, взахлеб декламировали стихи и прозу.

Графоманы обступали меня плотной толпою, напирали и, благо, у меня всегда при себе был подаренный батюшкой винчестер. Я стрелял вверх, калеча местных муз, толпа расступалась.

Совершенно одуревший от сотен прочитанных романов, поэм, эссе, вконец удрученный тщетностью своих поисков, я с огромным удовольствием откликнулся на приглашение местного мецената отдохнуть от трудов праведных денек-другой на его загородной заимке.

Все начиналось великолепно: охота, банька, но после тринадцатой меценат признался, что он сам тайный поэт и начал нашептывать мне на ухо:

– Сегодня так моя бушует кровь…

Я вышел в сени. До города по лесной дороге было не более пяти километров. Полная луна освещала путь. Прихваченный штоф грел душу. Я тронулся.

Шел быстро. Но вертлявый зимник как-то уж очень медленно приближал меня к городу и на очередном повороте я решил срезать, благо снег мне показался неглубоким. Однако ни через десять минут, ни через час обратно на дорогу я так и не вышел – за очередными елками была очередная поляна, за ней – очередные елки. Понял, что заблудился, и штоф мой пуст.

Мороз крепчал, а силы таяли. Я шатался, падал лицом в жесткий сибирский снег и бредил по уютной столичной тахте. Наконец, потеряв все силы, надежду и шапку, решил больше не подниматься. И вдруг какой-то черт выдрал меня из снега, больно ткнул головой во взявшуюся из ниоткуда дверь. Я постучал.

– И кто там припершись?…

– И я…

– Ну, заходи…

Как тепло было в этой русской избе. Как добр был хозяин, содравший с меня обессилевшего ставшее колом пальто. Какая красивая женщина поднесла мне чарку.

Они предложили мне щей и место на печи. Я с удовольствием согласился перекусить, но спать не намеревался. Мне захотелось поговорить с коренными представителями Сибири об их историческом пути, о культуре, традициях, об их видении современных тенденций в искусстве.

Мы обменялись визитными карточками. На хозяйской, изготовленной из высококачественной бересты, значилось: «Александр Ермак – на выздоровлении». «Вот и зацепка для разговора», – подумалось мне.

Однако за окном светлело, и мои гостеприимные хозяева, очевидно, не собирались праздно проводить время, пусть даже и с интеллигентным человеком. Крутобедрая сибирская барышня в джинсовом сарафане с бэджиком «Пульхерия» молча принялась растапливать печь, вырывая страницы из журнала «Попсополитен». Бородатый сибирский джентльмен также молча раскурил сигару, обул пимы на босу ногу. Затем, побродив по избе и поежившись, набросил на плечи френч от «Елдашкин», сел за письменный стол и ударил пальцами по клавишам какой-то странной печатной машинки.