Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

Ровно в час дня он появляется в своем любимом кафе, где его величают Папаша Бак. Завсегдатаи из тех, кто помоложе, надеются дожить до его лет, что, в общем-то, маловероятно, и относятся к нему с нежной почтительностью. Чтобы задобрить судьбу, они, подобно языческим народам, совершают ритуальные жертвовозлияния, так что Папаша Бак почти не тратится на выпивку. Поэтому, несмотря на весьма ограниченные средства, он каждый день часов в шесть возвращается домой, совершенно не ощущая собственной персоны.

— Анни, ты здесь?! — то и дело вопрошает он, ибо постоянно забывает, что внучка здесь живет, и, случается, по нескольку раз в неделю церемонно представляется ее мужу.

Вернувшись домой, он идет на кухню, разогревает себе что-нибудь и съедает с таким видом, словно ему предложили касторки. Потом желает всем спокойной ночи и в семь часов уже спит мертвецким сном. Таким образом, забот дедушка не доставляет.

В сущности, живет он припеваючи.

Во всех нас обитает хаос, и, зная это, мы изо дня в день должны его обуздывать. Есть люди, которые становятся кассирами или бухгалтерами лишь ради того, чтобы удерживать за решеткой эту неуемную внутреннюю силу. Папаша Бак много лет назад дал волюшку своему внутреннему буяну, но мало-помалу усмирил его и заставил притихнуть. Так сказать, приручил. Не проходит и дня, чтобы он не поиграл с этим ручным леопардиком, но кольчуга железного порядка, в которую он облачил свою жизнь, не дает зверю причинить ему вред.

Именно поэтому событие, происшедшее вчера, и вызвало такое замешательство.

Молодая чета пригласила меня на ужин, и в шесть часов я — надо же было такому случиться! — вместе с дедулей поднимался по лестнице в заданном им темпе. Когда я следом за ним остановился у двери, он удивленно взглянул на меня.

— Я к Анни.

— А что, разве она здесь? — изумился он.

Как бы в подтверждение правдивости моих слов дверь распахнулась: на пороге стояла Анни. Дедуля, точно лунатик, двинулся на кухню, а я, зажав в руке подобающий случаю букет цветов, проследовал в гостиную. Мы немного выпили, поболтали, посмеялись.

— Спокойной ночи! — послышалось из коридора.

— Всего!

Некоторое время мы еще сидели, говорили о том, о сем, наверное излишне громко, и вдруг без четверти восемь — Йооп как раз травил один из своих анекдотов — дверь открывается, и на пороге стоит дед.

— Доброе утро! — сконфуженно пробормотал он. — Это что же, я опоздал?

— Что ты, дедушка, ты спал всего лишь час, — успокоила его Анни. — Ночь еще впереди.

— А я уж и постель прибрал, — огорчился дед.

— Ничего, разберешь снова. Иди ложись.

— Да мне больше не хочется. — Дедушка озабоченно покачал головой и погрозил сам себе пальцем. — А я и чувствую, что-то не то.

Он зашаркал на свою половину, понурый и, по всему видать, расстроенный. Ну как же, его отработанная система дала сбой. Однако через несколько минут он, наверстывая упущенное время, уже посапывал в своей постели навстречу заветному часу пробуждения и треклятому завтраку.

Только я опустил бюллетень в урну и направился к выходу, как в избирательный участок вошел какой-то человек и, взяв меня за рукав, обратился ко мне по-английски: мол, что тут происходит. По его глазам можно было понять, что он ищет чего-нибудь веселенького, поэтому я спешно освободил его от иллюзорных надежд. Когда мой ответ наконец дошел до его сознания, он повернулся спиной к этому образцу нашей демократии и вместе со мной вышел на улицу. Это был полноватый мужчина лет сорока с лишним, в ладном костюме и с характерной походкой, отличающей туриста. Я хотел было отвязаться от него, но он неожиданно сказал:

— А я Брабант освобождал. Не в одиночку, конечно…

Он улыбнулся и протянул мне раскрытый портсигар. Я понял, что теперь от него так просто не отделаешься, ведь, с одной стороны, я в неоплатном долгу перед ним за освобождение, да и сигарета опять же накладывает некоторые обязательства.

— Are you from London? [34] Вы из Лондона? (англ.) — спросил я, чтобы как-то начать разговор.

— Я родился в Лондоне, — кивнул он.

— Красивый город, — продолжил я из вежливости.

— Отвратительная дыра, — сказал он таким тоном, что возразить ему было просто невозможно. — Я живу в Ливерпуле.

— Ну, уж это наверняка красивый город, — вставил я, полагая, что имею дело с патриотом родного очага.

Он на секунду задумался и с расстановкой, взвешивая каждое слово, проговорил: