Александр Покровский - Бортовой журнал 6

Я бы попросил у Всевышнего только об одной привилегии: лично ее туда доставлять.

Служба подводника считается одной из опаснейших специальностей на земле.

В подводники всегда шли самые отчаянные головы. С того момента, как они ступали на корабль, главным для них становилась способность действовать быстро, автоматически исполняя целый набор заученных движений.

Сигнал тревоги мог застать человека в любой миг. В это время надо было сначала выполнить ряд обязательных действий, а затем уже осознать происходящее – так подводник становился частью машины, поведение которой не всегда было понятно даже ее создателям – жизнь придумывает иногда невообразимые вещи.

С первого своего дня подводники будут тонуть, гореть, блуждать в дыму, задыхаться, падать с ускользающей из-под ног палубы за борт, замерзать в ледяной воде. Они будут проваливаться на глубину, и их тела вода будет рвать на куски вместе с металлом.

Смерть для них станет делом обычным, к ее присутствию потом привыкают.

Кто-то не выдержит и уйдет, но те, что останутся, станут самым надежным человеческим материалом.

Земля и все на земле будут для них нескончаемым праздником, а то, что там, под водой – настоящей работой и жизнью. Вот поэтому все земные заботы представляются им одной очень большой ерундой.

Военно-морской флот – дорогое удовольствие. Подводный – тем более.

Одна подводная лодка может стоить столько же, сколько и маленький город.

Советский военно-морской флот был одним из самых многочисленных, а подводный флот страны Советов превосходил все подводные флоты мира вместе взятые.

Сейчас это уже история. Флот пропадает на глазах, а подводный – пропал почти полностью. То, что имеется, доживает отпущенные ему дни, то, что создается, безнадежно отстает уже на стадии зарождения.

Все, что есть у России сегодня, – это остатки. Флоту в России не привыкать погибать.

Он погибал очень часто.

Нужен ли России флот?

Похоже, этот вопрос до сих пор не решен.

Украшением власти служат ум и глаз сверканье. Причем одно абсолютно не смотрится без другого. Я осмелюсь даже предположить, что одно без другого просто не существует.

Если есть у власти ум, то сейчас же жди сверканья, и если получилось сверканье, то вот вам и ум.

В общении друг с другом чиновники более всего полагаются на интуицию, на взор, на взгляд, на наклон головы.

Для этого им совсем не нужно слов, а такое слово, как «деньги», вообще не произносится, в нем нет никакой необходимости. Все угадывается по радости в уголках глаз. Капнуло – и радость, капнуло – еще одна. А иначе зачем? Ради чего? Во имя чего?

А иначе все превращается в обыденность, в мысли о том, как сдержать инфляцию. Причем эти мысли – правило игры. Об этом принято говорить. Сказал: «Надо сдержать инфляцию!» Тебе ответили: «Надо сдержать!» – значит, свой.

Для несвоих существуют походы премьера на коровьи фермы.

Там изучается вопрос.

Все это напоминает сельские новости из радиоточки. Новости – сами по себе, грязь – сама по себе.

И все уже понимают, что если говорят о снижении налогов, то это означает, что скоро их будет больше, а если говорят о пенсиях, – цены подскочат.

Производство? Да? У нас есть производство?

Сельское хозяйство – и его тоже нет. Совсем нетрудно понять то, о чем говорят чиновники.

Каждая чиновничья мысль – это отрицание истины.

И предела никак не достичь.

Чего только стоит этот, как его, фонд! О каких только процентах я не слышал – и десять годовых, и два годовых, и три с половиной.

Он нужен для того, чтобы «чуть чего». А «чуть чего» уже случилось, но в Америке. То есть это «чуть» – для Америки?

И есть, наверное, управляющая компания, которая всем этим фондом управляет, и есть, наверное, комиссионные, выплачиваемые той компанией, что продает нам бумагу, тем, кто эту бумагу за нас у них покупает.

И все понимают, что это деньги, которые уже никогда не будут деньгами, и что есть совершенно другие деньги, на совершенно других счетах, но все молчат – тссссс! – правила игры.