Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

Ее губы приоткрылись. Сейчас слова вырвутся наружу. Она сделала глотательное движение, готовясь к новой попытке.

— Берти, я хотела видеть вас… я просила вас прийти, потому что хотела сказать… хотела сказать вам… Берти, я порвала с Огастусом, мы больше не жених и невеста.

— Знаю.

— Как, вы все знаете?

— Да, он мне рассказал.

— Тогда вы знаете, зачем я просила вас прийти. Я хотела сказать…

— Что сказать?

— Что я согласна…

— Согласны?

— Подарить вам счастье.

Казалось, у нее болит горло, она опять заболела ангиной, как в детстве, но, сделав еще несколько глотательных движений, она все же произнесла:

— Берти, я выйду за вас замуж.

Наверное, после такого признания большинство мужчин сочли бы, что бессмысленно противиться неизбежному, но я не сдался. Когда на карту поставлено самое дорогое, что у меня есть в жизни, нужно бороться до последнего, иначе потом будешь рвать на себе волосы.

— Как это благородно с вашей стороны, — вежливо отозвался я. — Я высоко ценю оказанную мне честь, и так далее. Но хорошо ли вы подумали? Все ли взяли в соображение? Вам не кажется, что поступили слишком жестоко с нашим бедным Гасси?

— Жестоко? После того, что случилось нынче вечером?!

— Вот-вот, именно об этом я и хотел с вами поговорить. Я всегда считал, и уверен, вы разделяете мое мнение, что в подобных случаях, прежде чем сделать решающий шаг, стоит обсудить все с мудрым, знающим жизнь человеком и составить как можно более полную картину случившегося, вплоть до мельчайших деталей. Неужели вы хотите ломать потом руки и с рыданиями восклицать: «Ах, если бы я только знала!» Я считаю, что все нужно рассмотреть заново и подробнейше обсудить. Если вас интересует мое мнение, знайте: вы несправедливы к Гасси.

— Я? Несправедлива? После того, что я видела собственными глазами…

— Ах, да вы смотрели не с того угла. Позвольте мне объяснить.

— Нечего здесь объяснять. Берти, не будем больше об этом. Я вычеркнула Огастуса из моей жизни. До нынешнего вечера я смотрела на него сквозь золотой туман любви, считала его идеалом. А сегодня он показал свое истинное лицо, я увидела сатира.

— Вот-вот, к этому я и веду. Именно тут вы жестоко ошибаетесь. Дело в том…

— Оставим эту тему.

— Но…

— Прошу вас!

— Как вам угодно.

Я заткнулся. Можно сколько угодно твердить, что все понять значит все простить, но если женщина не желает вас слушать, слова остаются лишь словами.

Она отвернулась от меня, — без сомнения, пытаясь скрыть безмолвную слезу, и снова наступило молчание, она промокала глаза платочком, а я стал перелистывать стоящие на пюпитре рояля ноты — чего там только не было.

Наконец она снова заговорила:

— Все напрасно, Берти. Конечно, я знаю, почему вы пытаетесь меня разубедить. Это все ваша прекрасная, благородная натура. Ради того, чтобы помочь другу, вы готовы на все, даже пожертвуете собственным счастьем. Но, что бы вы ни сказали, я не изменю своего решения. У меня все кончено с Огастусом. С нынешнего вечера он для меня лишь воспоминание, и с каждым годом это воспоминание будет бледнеть и бледнеть, а мы с вами будем становиться все ближе и дороже друг другу. Вы поможете мне забыть. С вами я смогу со временем развеять чары, которыми околдовал меня Огастус… А сейчас, я думаю, следует все сказать папе.

Я отпрянул. Перед глазами до сих пор маячила искаженная ужасом физиономия хрыча Бассета, как же он испугался, что я вдруг стану его племянником. Его душа все еще содрогается при мысли, что он был на волоске от катастрофы, а теперь вот дочь собирается представить ему меня как будущего зятя, — нет, это слишком жестоко. Я терпеть не могу папашу Бассета, но нельзя же поступать так бесчеловечно.

— О Господи! — вырвалось у меня. — Прошу вас, не надо!

— Но как же, я должна. Он должен знать, что я выхожу за вас замуж. Он ведь думает, что через три недели я стану женой Огастуса.

Н-да, положеньице. Конечно, я ее понимаю. Родителя надлежит извещать о том, что происходит. Если не держать его в курсе, старикан заявится в церковь в цилиндре и с цветком в петлице, а никакого венчания нет, только никто не подумал, что ему надо сообщить.

— Не говорите ему хотя бы сегодня, — умолял я. — Пусть он немного остынет. Он только что пережил мучительное потрясение.

— Потрясение?

— Да. И сейчас еще не в себе.

В ее глазах появилось встревоженное выражение, отчего они слегка выпучились.

— Значит, я не ошиблась. Когда он сейчас выходил из библиотеки и я его встретила, мне именно показалось, что он не в себе. Он вытирал лоб и словно бы задыхался. А когда я спросила, что случилось, он ответил, что все мы в этом мире должны нести свой крест и что он не имеет права жаловаться, все могло обернуться гораздо хуже. Я не поняла, о чем он. Потом папа сказал, что примет сейчас теплую ванну, выпьет три таблетки аспирина и ляжет спать. Почему он так вел себя? Что произошло?