Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

Но и только. Больше им не досталось ни хлопка. Скетч умер стоя. Я с самого начала понял, что это будет провал, и не ошибся. Действие пошло вяло, без огонька и перца. С первых же реплик в зале похолодало.

— Здорово, Пат, — произнес Китекэт невыразительно и тускло.

— Здорово, Майк, — так же хмуро отозвался Гасси. — Как поживает твой отец?

— Спасибо, не совсем.

— А где он сейчас?

— На виселице, — уныло ответил Китекэт и дальше тем же упавшим голосом поведал про брата Джима, который устроился инструктором по плаванию и подмочил свою репутацию.

Я совершенно не мог взять в толк, что так угнетает Гасси, — разве только плачевная судьба церковного органа? Другое дело — Китекэт. Его мрачность поддавалась объяснению. Со сцены ему было прекрасно видно Гертруду Винкворт, которая сидела в первом ряду скамеек, бледная и гордая, в платье из такого материала… маслин, если не ошибаюсь, называется, и зрелище это вполне могло быть ему как клинок в сердце. И если вы готовы понять и простить уныние викария, в чью личную жизнь ворвались разные голливудские племянницы, их верные рыцари и румяные бойскауты, то по справедливости должны снисходительно отнестись к мрачному настроению несчастного жениха, видящего перед собой утраченную возлюбленную.

Тут все ясно, и двух мнений быть не может. Я лично, например, отнесся к нему весьма снисходительно. Если бы вы подошли и спросили: «Сочувствуешь ли ты всем сердцем Клоду Кэттермолу Перебрайту, Вустер?» Я бы ответил: «Ясное дело, сочувствую и сострадаю». Просто я хочу сказать, что такая байроническая манера не прибавляет жизни скетчу про Пата и Майка с колотушками и диалогом невпопад.

Представление действовало на психику убаюкивающе, как шум дождя за окном в три часа пополудни серым воскресным днем в ноябре. Даже стоячая публика, все как на подбор крепкие, закаленные ребята, знать не знающие и слыхом не слыхавшие ни о каких тонких чувствах, и те, судя по всему, прониклись жалостью. Они стояли понурые, в траурном молчании и только переминались с ноги, на ногу. Казалось бы, ну что уж такого душераздирающего в том, что один встречает другого и спрашивает, кто та женщина, с которой он шел вчера под ручку, а тот отвечает, что это — не женщина, а его жена? Ну, не поняли друг друга, ну получилось забавное недоразумение. Но Гасси и Китекэт так горестно это произносили, что донесли до каждого всю невыразимую печаль нашей жизни.

Я не сразу понял, что мне напоминает их скетч, потом сообразил. Когда-то, когда я был помолвлен с Флоренс Крей и она работала над повышением моего культурного уровня, одним из ее методов было еженедельное хождение со мной на воскресные постановки русских пьес. Там всегда показывали что-нибудь эдакое про то, как старое родовое гнездо идет с торгов, а люди стоят вокруг и говорят о том, как это все грустно. И вот теперь, если меня спросят, что я думаю об игре Гасси и Китекэта, я бы ответил, что они слишком прониклись русским духом. Все в зале, от мала до велика, вздохнули с огромным облегчением, когда этот горестный срез жизни подошел к концу.

— Моя сестра в балете, — к финалу признался Китекэт.

Тут возникла пауза, Гасси как бы впал в транс и безмолвно стоял, глядя перед собой в пустоту, словно церковный орган и впрямь наконец рухнул и придавил его. Бедняга Китекэт убедился, что от Гасси ничего, кроме моральной поддержки, не дождешься, и весь дальнейший разговор пришлось ему вести в одиночку за двоих, а это, на мой взгляд, очень ослабляет театральный эффект. Прелесть диалога невпопад в том как раз и состоит, что в нем на равных участвуют двое, и вся изюминка пропадает, если один будет задавать вопросы и сам же на них отвечать.

«Ты говоришь, твоя сестра в балете? — переспрашивает себя Китекэт дрогнувшим голосом. И продолжает: — Да, лопни мой глаз, моя сестра в балете». — «Что же она там делает, в балете? — задает он следующий вопрос, глядя на Гертруду Винкворт и весь передергиваясь от страдания. И отвечает: — Вылетает на сцену и улетает обратно, вылетает и улетает». — «А зачем она так вылетает?» — спрашивает Китекэт со сдавленным рыданием. — Да Боже ж ты мой милостивый, у нас ведь вылитый русский балет!»

После этого, не найдя в себе душевных сил ударить Гасси зонтом, Китекэт взял его под локоток и повел к кулисе. Они брели медленно, понурясь, как участники похоронной процессии, забывшие захватить на плечи гроб и вынужденные возвратиться за ним. А им навстречу, под бодрящие вступительные аккорды «Охотничьей песни» самоуверенным хозяйским шагом вышел на подмостки Эсмонд Хаддок. Вид у него был сногсшибательный. Не упущено ничего, чтобы произвести впечатление и сразить клиентуру наповал. В полном охотничьем облачении, включая алый сюртук и все причиндалы, он вносил в сумрак зала как бы луч радости и надежды. Смотришь, и готов поверить, что есть еще в мире счастье, что жизнь не исчерпывается унылыми персонажами в зеленых бородах, замысловато божащимися к месту и не к месту.