Алексей Оутерицкий - Блондинка с загорелыми ногами (Скажи утке нет!)

– Во-о-он! – заорал взбешенный Бастурхан. Его лицо залилось уже столь густой краской, что Таджибек и Богурджи по-настоящему перепугались за его здоровье.

– Бастурхан, побереги себя, тебе нельзя волноваться! – почти в один голос выкрикнули они, в то время как Подберезовский, пользуясь моментом, ловким слаломом продравшись через охранников, угрем выскользнул из юрты. – У нас еще столько работы...

Пока испуганные слуги прикладывали ко лбу Повелителя холодный компресс и отпаивали его кумысом, двое друзей сидели на войлоке, едва слышно перешептываясь и бросая в его сторону сочувственные взгляды.

– Этот визирь когда-нибудь сведет его в могилу, – высказал опасение Таджибек.

– Он всех нас туда загонит, – с явственными нотками восхищения подтвердил Богурджи. – И еще спляшет над нашими костями «Хаву-Нагилу»...

– Продолжим, – наконец скомандовал слегка пришедший в себя Повелитель. По его знаку слуги наполнили пиалы кумысом и исчезли за внутренней матерчатой перегородкой. – Давайте вернемся к нашим баранам...

Заместители согласно кивнули и три пары глаз внимательно уставились на гостей.

– Откуда у вас информация, что мы выступаем на российские земли? – голосом, не сулящим ничего хорошего, спросил Таджибек. – Отвечать честно, не то...

– Мы это почувствовали, – ответил товарищ Берзинь.

– Это у нас здесь... – Товарищ Петерс приложил руку к груди.

– Мы всегда на стороне сильного, – сказал Берзинь.

– Мы ненавидим Россию, – сказал Петерс.

– Но почему? – подивился Бастурхан.

– Так исторически сложилось, – туманно пояснил товарищ Берзинь, являвшийся, очевидно, старшим. – Вы, кстати, тоже идете войной именно на нее.

– Я не иду войной, я даже не собираюсь ее объявлять, нам вообще чужда политика, – возразил Бастурхан. – Мы всего лишь заберем обратно принадлежащие монголам земли. А уж если нам вздумают оказать сопротивление... Вообще-то, сначала я собирался идти на Германию, – внезапно выдал он слегка устаревшую, но все же военную тайну, – да потом передумал. Моим воинам просто нужна богатая добыча, им безразлично, куда за ней идти, а по утверждению моего визиря, – тут его лицо невольно скривилось, – самая богатая добыча ждет нас на российской земле. Мне не нравится, когда к делу примешивается политика.

– Нам тоже не нравится, – поспешил заверить его товарищ Берзинь.

– Мы просто хотим насолить русским, – добавил товарищ Петерс.

– Разрешите нам подняться с коленей, – попросил товарищ Берзинь.

– У нас затекли ноги, – пояснил товарищ Петерс.

– Поднимайтесь... Разместите их на гостевом войлоке и принесите им кумыса! – крикнул Бастурхан, и мгновенно выбежавшие из-за полога люди захлопотали, размещая с трудом поднявшихся на ноги гостей.

– Мы не пьем кумыс. Нам бы пива, – сказал товарищ Берзинь. – Рижского или, на худой конец, цесисского.

– И серого горошка со шпеком, – добавил товарищ Петерс.

Бастурхану достаточно было кинуть на гостей один взгляд и пива с горошком им тут же расхотелось.

– Хороший напиток! – похвалил, отхлебнув кумыса, товарищ Берзинь.

– И полезный! – давясь, подтвердил товарищ Петерс...

– Неплохие вы ребята, но по части питья – слабаки, – резюмировал через час Бастурхан, когда гостей безнадежно развезло от кумыса.

– Мы... по пиву зато... большие мастаки, – заплетающимся языком возразил товарищ Берзинь. – И в танцах нам нет равных. Всей страной пляшем.

– К кумысу мы непривычны, – подтвердил Петерс. – Слишком, зараза, крепок. Хотя эти русские и приучили нас к водке...

Трое соратников рассмеялись.

– Хорошо, – принялся подводить итог состоявшемуся разговору Бастурхан. – Я включу ваш отряд в свое войско, но не в качестве самостоятельной единицы, как вы просили. Скорее всего, вы попадете в подчинение к одному из моих военачальников. – Он кивнул в сторону Таджибека и Богурджи. – Также вам придется расстаться со своей старой формой. – Теперь он кивнул в сторону шинелей, аккуратно сложенных рядом с гостевым войлоком – гости сняли их после первой же принятой на грудь пиалы. – Оденете общую для всех форму.

– Форму? Но до сих пор я видел только облаченных в разномастное рванье людей, – подивился товарищ Берзинь. – Извините, конечно, за откровенность.

– Форму моя армия наденет непосредственно перед выступлением, – пояснил Бастурхан. – Нечего трепать ее попусту на учениях.

– Но мы привыкли к своим шинелям, – грустно, словно прощаясь с таковыми, произнес товарищ Петерс, – они нам дороги как память. Это шинели наших отцов и дедов.