Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский...

Когда однажды его внук Фимка вышел пофорсить в новой дедовой фуражке, Витька Бублик, вершивший правосудие, коршуном налетел на него, сорвал с головы головной убор и бросил в отверстие дворовой уборной.

И наш двор стал свидетелем еще одного захватывающего аттракциона, когда старик Ольшанский, сделав предварительно очередную отметину на Фимкиной голове, пытался металлическим крючком из толстой проволоки достать из отверстия свою фуражку.

Зрители окружили белый домик, следя за каждым движением старика Ольшанского и утирая слезы от смеха.

— Гицели проклятые, я вам еще покажу! Вы у меня еще дорегочетесь на свою голову!..

Маня рассказывала:

— У моей мамы было пятнадцать душ детей. Когда ей было сорок пять лет, у нее начались головные боли. Мама пошла до врача, и тот ей сказал, что ей нужно иметь ребенка. Подумать только! Хорошенький рецепт!.. И этим ребенком стала я, что вы на это можете сказать?! Или вспомнить историю женитьбы моего Лазика. Он ехал в поезде. В купе до него долго приглядывался один пожилой мужчина. Утром, когда поезд уже подходил до Нежина, этот мужчина, поборов смущение, обратился до Лазера.

— Молодой человек, — сказал он, — извините, я долго вас наблюдал, и вы мне пришлись по вкусу. Извините, у меня есть очень красивая дочь. Мне кажется, что вы могли бы составить хорошую пару… Вы не можете сойти на этой станции, тут у Нежине? Не можете… Я вас понимаю. Вам нужно у Киев… Понимаю… Ну, что ж, вот вам на всякий случай наш из дочкой адрес. А вдруг… Чего не бывает, надумаете приехать…

— Лазарь, — часто говорила я ему, — тебе пора жениться, Лазарь. Ты же не мальчик, Лазарь. Посмотри на своих братьев… Посмотри, каких красавиц они себе отыскали… Посмотри на их детей… Лазарь, неужели у тебя никого нет на примете? — спрашивала я у него. — Лазарь, ты же нивроку, не урод какой-то, — говорила я ему. И что вы думаете?.. И Лазарь поехал у Нежин. Что вам сказать… Вы же сами видели эту пару! Они самые красивые и самые счастливые в этом мире!..

— Э, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь… Ее папаша очень грамотно вычислил себе зятя, — комментировал этот рассказ старик Ольшанский.

— К слову будь сказано, — вмешался в разговор сосед Местечкин, — у нашего Сундуковского столько детей, что когда он на улице встречает какого-нибудь сопливого ребенка, то он обычно спрашивает его:

— Мальчик, ты случаем не сын Сундуковского? Иди уже домой, а то тебя мамка шукает.

— О, совсем как у Диденко, — смеясь говорила Маня.

— О, она уже высунулась из окна, сейчас она будет делать перекличку, — прищурив глаза, сказал старик Ольшанский.

И по двору понеслось:

— Любка, Надька, Верка, Сашка, Митька, Петька, Шурка и т.д. Домой!

Диденчиха почему-то пропускала букву «к», и получалось:

— Люб-а, Надь-а, Вер-а, Саш-а, Мить-а, Петь-а и т.д.

Но она была мать-героиня.

— Их старшая Верка тоже хочет стать героиней. Вчера ее опять накрыли на чердаке из тремя хлопцами… — отметил старик Ольшанский.

У Миши Мирсакова был громадный утюг. Он был похож на небольшой корабль и работал на древесном угле. До сегодняшнего дня я слышу, как за стенкой «гупает» и сочно шипит этот утюг в натруженных Мишиных руках. И он рассказывает:

— В одном местечке была маленькая церквушка, а рядом находилась лавка, которую держал один еврей. Жители этого местечка плохо посещали церковь и еще хуже ходили в лавку. И однажды еврей-лавочник пришел до батюшки и говорит ему: «Нам надо что-то придумать, чтобы жители нашего местечка не обходили стороной ни церковь, ни лавку»… Сидели они, гадали, но так ничего и не придумали…

Шло время. Но вот однажды этот лавочник прибегает до батюшки и говорит ему:

— У вас за церковью, — говорит он, — есть заброшенный колодец? Есть. Так я вас спрашиваю, почему бы той воде, которая в нем есть, не быть святой?

С того времени и в церкви, и в лавке народу хватало. Даже из других местечек приходили к колодцу за святой водой. Так вот, один мужчина с другого местечка как-то говорит еврею-лавочнику:

— Я уже второй год пью эту воду, и что-то мне не становится хорошо… Вы бы мне не могли сказать, кому от нее стало хорошо?

И тогда еврей-лавочник ему говорит:

— Э, я уже двоих знаю, кому от нее стало хорошо…

— Вы поняли? — говорит, смеясь, Миша, — Нy конечно же, им из батюшкой стало хорошо…

— Хотите я вам расскажу один анекдот? — всегда спрашивал Миша Мирсаков, когда впервые встречался с клиентом. — Тогда слушайте. В Жмеринке на вокзале из поезда выходит элегантный мужчина. К нему подходит какой-то местный житель, осматривает его с ног до головы и говорит: