Ефим Смолин - 192 избранные страницы

Но Маша тоже не вчера родилась на свет. Стараясь не смотреть в соблазнительно распахнутые двери троллейбуса и сдерживая шаг, она всем своим видом показала, что вовсе не спешит и ехать никуда не собирается, а просто прогуливается с двумя тяжеленными сумками...

Двери оставались открытыми.

Уже поравнявшись с ними, Маша не сделала последнего возможного просчета, не повернулась к дверям лицом, а, никак не раскрывая своих намерений, как шла, так, боком, и вскочила на подножку!..

Только удобно устроившись на сиденье, она позволила себе с мстительной улыбкой взглянуть в водительское зеркальце, ожидая увидеть растерянное лицо побежденного.

В зеркале отражались грустные глаза молодого человека.

"Что, съел? - мысленно сказала ему Маша. - Не грусти! Ишь, расстроился, что дверью не прищемил..."

Троллейбус лязгнул дверьми, как голодный волк пастью, и затрусил к следующей остановке.

Двери открылись, и двое за Машиной спиной заспорили: с какой скоростью должен был бы бежать едва видневшийся на горизонте дедушка, чтобы успеть коснуться уходящего троллейбуса.

И тут произошло настоящее чудо: двери оставались открытыми до тех пор, пока растерянный старичок, нервно крестясь на репродуктор, не вошел в салон.

Двое за Машиной спиной решили, что водитель просто пьян. Здоровенный парень, повернувшись с сиденья "для детей и инвалидов", предположил, что дед - водительский знакомый, родственник или сосед. Кто-то заспорил, утверждая, что их троллейбус, наверное, снимают скрытой камерой для выпуска новостей, а водила про это узнал...

Тут человек за рулем сделал что-то такое, отчего стоячие пассажиры посыпались горохом к двери его кабины.

"Надо же, доброты свой стесняется, грубость напускает", - тепло подумала Маша и снова, теперь уже с интересом, посмотрела в зеркало водителя. Его глаза были по-прежнему грустны. Со своего места Маша видела руки водителя и почему-то решила, что руками он похож на Алена Делона...

Она давно уже пропустила свою остановку и сидела, прислушиваясь к ударам своего сердца, в которое, шурша троллейбусными шинами, вкатывала любовь...

На очередной остановке двери снова помедлили, впуская запыхавшуюся блондинку. "Красивая", - недобро подумала Маша. Так вместе с любовью пришла к ней и ревность.

Но водитель, к Машиной радости, похоже, никак не реагировал на блондинку. Глаза его были по-прежнему грустны.

- Имеются абонементные книжечки, - сказал он в микрофон.

"По-моему, он со мной заигрывает", - подумала Маша.

В этот момент блондинка, протягивая деньги, рванула к кабине:

- Мне, пожалуйста, три...

- А мне четыре, - с вызовом сказала Маша и тоже протянула деньги водителю. На секунду их руки встретились.

- У меня для вас только две книжечки остались, - виновато сказал Маше водитель, - но если вам очень надо, мы можем встретиться вечером, я еще две принесу...

- Соглашайтесь, девушка, - криво усмехнулась блондинка, - это ведь такой дефицит...

Видимо поняв, что ей тут ничего не светит, блондинка сошла на следующей остановке.

А Маша поехала до конечной, и троллейбус, послушный водителю с грустными глазами, еще долго кружил по улицам, и двери его не спешили захлопнуться перед запыхавшимися людьми.

...Они встретились вечером и долго ходили, и даже целовались два раза, но глаза его были по-прежнему грустны.

- Почему ты такой грустный? - наконец спросила Маша.

- Да на работе не ладится, - ответил он. - Что-то двери барахлить стали, плохо закрываются...

Писатель Ларин летел на своем атомном "Звездорожце" и думал о том, что жизнь не сложилась... Нет, по обычным житейским меркам все у него в норме. Вот они, внизу - два многоэтажных писательских дома с подземными гаражами для геликоптеров и ракет. И стоят удобно - до ближайшей булочной всего пятнадцать минут лета... И квартира хорошая, и жена симпатичная, и дети... Но разве только этим живет истинный художник? А вечные мучения, а борьба?

...В доме напротив, окно в окно против ларинской квартиры, жил писатель Фоменко. И не просто жил, а все время что-то писал, писал... На Ларина, которому уже года два ничего нового не лезло в голову, это очень действовало...

Сзади мигнул фарами огромный звездолет, прося уступить дорогу. Ларин не уступил, прибавил ходу. Он не любил, когда его обходили, всегда и во всем он должен быть первым...

Писатель Ларин не завидовал писателю Толстому, писателю Чехову - те были далеко, в другом измерении. Он завидовал писателю Фоменко. Этот был рядом, в доме напротив, был, казалось, сделан из того же теста, что и сам Ларин, был, что называется, ему по плечу и все-таки... чуть впереди. Но, казалось, прибавь чуть-чуть, придави педаль и обойдешь, оставишь сзади, как тот огромный звездолет...