Леонид Ленч - Тернистый путь

Супрунов хотел ответить на этот чисто риторический вопрос кубанца, но Сережа Баланов перебил его, сказав со свойственной ему горячностью:

— А давайте, ребята, хоть пуделя этого у него откупим!

— Как откупим? — спросил удивленный Супрунов.

— За деньги! Сложимся и купим. Ведь нам же дали валюту. А он продаст! На что ему, в конце концов, нужен отставной пудель?

— Здоровая идея! — поддержал Сережу Митя Броденко. — Обезьян нам, пожалуй, не вытянуть, а на пуделя грошей хватит! Давайте выручим кобеля. Он артист! Да, может, що и дальним родичом каким приходится нашим Отважной и Лайке по их собачьей линии. Тильки як оно це дило с точки мирного сосуществования?

Супрунов подумал и ответил:

— Нормально! Потому что, если дель Прадос согласится нам его продать, это будет законной торговой сделкой. А что касается разрешения взять собаку на теплоход, то все разговоры с первым помощником я беру на себя!

— Пошли за пуделем, ребята! — сказал Сережа Баланов.

— Пошли!..

…Мигуэль Мария дель Прадос был безмерно удивлен, когда снова увидел советских моряков за кулисами и услышал их просьбу, изложенную Супруновым в изысканной и весьма дипломатической форме. Зачем русским морякам нужна старая бесполезная собака? Этот инвалид, который может, простите, только жрать? Нет, он, Мигуэль Мария дель Прадос, ничего, конечно, не имеет против и рад сделать приятное советским матросам, которых он уважает. Тем более что ему лично эта старая, простите, рухлядь, которую он кормит из милости, совершенно не нужна. И никаких денег он не возьмет Боже сохрани. Сеньоры могут брать Амиго бесплатно!

Он подозвал служителя, и тот принес старенький поводок и ошейник.

Мигуэль Мария дель Прадос сам надел на собаку ошейник и передал поводок Супрунову.

Моряки вторично попрощались с великодушным владельцем цирка и хотели уйти, но… пудель с Супруновым не пошел! Он уперся всеми четырьмя лапами в пол, и его можно было сдвинуть с места только волоком. Моряки ласково уговаривали бедного пса, называя его и Амиго, и Шариком, и даже Сеньором, но он упирался и лишь смотрел на своего хозяина с горьким безмолвным упреком. Посмеиваясь, Мигуэль Мария дель Прадос сказал Супрунову по-английски:

— Ничего у вас не получится. Обождите!..

И, жестко сдвинув брови, он прикрикнул на пуделя по-испански. Тот обреченно опустил голову и покорно, не оглядываясь, пошел с моряками.

…А через три дня теплоход «Владимир» был уже в океане. К ночи стих ветер, океан дышал спокойно всей своей необъятной грудью, и от его могучих вздохов громадина теплохода плавно покачивалась с носа на корму на невысоких продольных волнах.

Свободные от вахты моряки собрались на корме на палубе. Тут же был и Амиго, белый пудель, в прошлом знаменитый цирковой артист. Вот теперь он действительно был белым пуделем, потому что был вымыт и вычищен с той придирчивой аккуратностью, которая свойственна только морякам! Шерсть его стала шелковистой и белоснежной, как в дни его далекой цирковой молодости.

Прихрамывая, Пудель ходил по мерно качающейся палубе, тыкался мордой в колени матросов, приглашал полюбоваться собой. Подошел он и к Сереже Баланову, сидевшему с баяном в руках на парусиновом складном стуле, доверчиво положил белую морду с черными точками глаз и носа на колени. Моряк погладил собаку, потом сказал: «Давай слушай, Амиго!» И негромко, приятным тенорком, подыгрывая себе на баяне, запел. Пел он про узкую полоску заката над лесным озерком, про зеленые березки, про родную свою страну, которую зовут удивительным и нежным именем — Россия.

Пудель слушал песню, вежливо склонив голову набок, словно силился понять незнакомые слова.

В кабинете редактора сатирического журнала, освещенном медовым светом полной луны, стояла чинная, торжественная тишина.

Затупившиеся за день цветные карандаши и воткнутые в свои блестящие наконечники авторучки мирно дремали у себя в хрустальном стакане.

Рукописи рассказов, стихотворений и фельетонов, забравшись в папку с надписью «В набор», покоились в верхнем ящике письменного стола. Лишь одна рукопись сиротливо стыла на ледяном, чисто прибранном стекле, покрывавшем редакторский стол. Она, конечно, тоже рада была бы уйти в теплый ящик, в уютную папку с надписью «В набор», но, увы, на ней красовалась грозная, пригвоздившая ее к холодному столу надпись, сделанная рукой самого редактора: «Не пойдет! Нужно острее!»