Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет [Авторский сборник]

Иван Петрович весь вечер так и не присел. Он все ходил со стаканом вокруг стола, и у меня даже заболела голова от его мелькания. Он все время торопливо говорил, словно боялся, что его не дослушают, прервут. А вот о чем он говорил, никто из нас ясно представить не мог.

Сначала он почему-то заговорил о развитии химической промышленности.

— Ну что ж — химия так химия, — сказал он не то иронически, не то с каким-то горьким сожалением. — Им наверху виднее. Хотя у нас, кроме химии…

Он остановил свой бег вокруг стола, отпил глоток чаю и сокрушенно продолжал:

— Нет чтобы посоветоваться с деловыми людьми…

Алеша во время речей старшего брата, как правило, молчит. Сначала я удивлялась его терпению, а потом поняла, что Алеша просто не слушает, думает о чем-то своем. Но в конце концов происходит одно и то же — Алеша задает такой вопрос, что Иван теряется, не может ответить прямо, умолкает и вскоре уходит.

В тот вечер Иван Петрович все время возвращался к химической промышленности. Он ссылался на опыт других стран, кого-то убеждал, над кем-то иронизировал, торопливо писал в блокноте какие-то цифры.

Первым уполз из-за стола Мишка. Он тоскливо посмотрел на меня и ушел спать. Минут через пять поднялась Таня. Она подошла к дяде и очень вежливо сказала:

— Извините, у меня завтра трудный день.

Иван Петрович на секунду прервал речь и удивленно спросил:

— Тебе не интересно, о чем я говорю? — Он махнул рукой и добавил: — Вам, современным, подавай что-нибудь такое… неореализм, синтетику, модерн…

Таня, она у меня вся в Алешу, выдержанная, спокойная, чуть заметно улыбнулась и ответила:

— Я, дядя, очень люблю Чайковского…

Иван Петрович побледнел. Он, когда сердится, всегда бледнеет, говорит еще торопливее, глотает слова.

— А этого… американца… Как его…

— Вана Клиберна?

— Нет… Рисует непонятно…

— Пикассо?

— Ну, он…

— Он, дядя, не американец, а испанец, а живет во Франции. Успокойтесь, дядя, я к нему равнодушна… Наверное, просто не понимаю…

Таня ушла. Иван Петрович снова вернулся к химии, но Алеша, как всегда, задал ему категорический вопрос:

— По твоим расчетам выходит, что у нас ничего не выйдет?

Иван Петрович остановился. В его глазах на мгновение мелькнул испуг, потом он словно протрезвел и уже совсем другим тоном, миролюбиво переспросил:

— Не выйдет? Я этого не говорил, и ты мне, пожалуйста, такое не приписывай… Пожалуйста, не приписывай… У меня своих выговоров хватает.

Выговор у Ивана Петровича только один, правда, строгий и, так сказать, необычного происхождения — Иван Петрович получил его от Центрального Комитета. Я не знаю точной формулировки, но Алеша рассказывал, что в ней есть такие слова, как «бюрократический стиль руководства», «злоупотребление властью», «административные перегибы».

Вместе с выговором Иван Петрович навсегда покинул большой город на Волге, где много лет был секретарем обкома, и начал обживать свою четырехкомнатную квартиру на улице Горького, которая все эти годы стояла пустой.

В Москве Ивана Петровича назначили заместителем министра. Но это его вдвойне не устроило: во-первых, он был заместитель, а не министр, а во-вторых, не союзного министерства, а республиканского.

Именно в это время и познакомилась я с деверем поближе. Тогда он еще не был таким суетливым говоруном — ходил медленно, не говорил — произносил, не бранился, а загадочно усмехался.

Однажды после крутого разговора с министром Иван Петрович поторопился подать заявление о невозможности совместной работы.

Иван Петрович был уверен, что его вызовут, попросят забрать заявление, — он очень хотел этого.

Вечером он сидел с Алешей, и я слышала, как несколько раз произнес:

— Я им продиктую условия. Скажу — или так, или уж позвольте решать мне самому…

Но его не вызывали, не уговаривали, и Иван Петрович очутился в каком-то главном управлении, но не начальником, а заместителем, оттуда он перекочевал в трест и опять заместителем.

Поняв, очевидно, что он теперь попал, как он сам говорил, «в третий эшелон», Иван Петрович начал развивать свою «теорию заместителей».

— Первое лицо больше для президиумов собраний предназначено. Знаю, сам сиживал. До того от этого почета обалдел, что однажды, сидя в театре на представлении какой-то пьески из современной колхозной жизни, вдруг подумал: «А почему, собственно, я в зале сижу, а не на сцене?» В каждом деле главное — заместитель. Если хотите, это даже удобно — в тени меньше потеешь.