Геннадий Емельянов - Арабская стенка

Прежде чем добраться до закутка в торце зала, Бублик преодолел немалое испытание — чуть ли не версту пробирался по тесному коридорчику между чертежными досками. В конструкторском бюро было полно женщин, в основном молодых, эмансипированных, и они встретили посетителя, знакомого отдаленно, с высокомерным пренебрежением, они загораживали Акиму Никифоровичу дорогу, смеялись в спину ему невесть почему, одна даже сказала с прононсом, медленно:

— Тоарыщ, не отдадите ли мне свой чюмоданчик у мэня сегодня свыдание. Он ведь вам не нужен, чюмоданчик, по глазам вашим вижу?

Бублик не ответил ничего, но на всякий случай пригнулся и вжал голову в плечи, опасаясь любой вольности. Эти модно одетые дамы могли бы подставить ножку или дать взашей исключительно ради того лишь, чтобы скрасить минуту.

У Бори в кабинетике было сравнительно тихо и почти не пахло парфюмерией.

— Я на минутку к тебе, — сказал Бублик.

Силкин обеими руками донес альбом до стола и положил его поверх горбатого вороха разных документов, потом потянулся с томностью и зевнул:

— Не выспался сегодня…

— Оно понятно в общем-то — дело молодое, холостяцкое…

— Работа срочная была, запустил тут кое-что, неорганизованный я.

— А ты организуйся.

— Пробовал. Пока не получается, знаете ли, — Боря у себя был совсем другой, чем утром возле бубликовского кабинета, Боря был чуть ли не суров, официален. — Чем могу служить?

Бублик вытащил из кармана пиджака помятую книжку — «Женскую сексопатологию» — и подал ее заведующему конструкторским бюро свернутую трубочкой, подал несколько даже стеснительно, опасаясь снова попасть впросак. Хозяин здешней фирмы книжку, однако, взял, но взял он ее с настораживающим пренебрежением и кинул не глядя в ящик старого шкафа возле двери.

— Мне некогда, Аким Никифорович.

«Даже спасибо не сказал, жук навозный!»

Вслух Бублик произнес, закатывая глаза ко лбу с видом светским и рассеянным:

— Ты давеча поминал какого-то пенсионера?…

— Какого еще пенсионера? — Боря запрыгнул на подоконник с альбомом в руках и наморщил лоб, перелистывая толстые ватманские страницы. — Пенсионеров нынче — пруд пруди, все скамейки во дворе обсиживают с утра до вечера, мимо них ходить-то неловко: обсматривают, будто скаковую лошадь.

— Это верно — обсматривают. Ты мне говорил про того, который с торговлей связан?

— Про Лютикова, про дядю Гришу?

— Вроде бы про него. Ага, про дядю Гришу!

— Зачем он вам нужен?

— Вещь одну достать необходимо. Я ж тебе говорил вроде?

— У вас ведь железные связи кругом, Аким Никифорович? Вы ж птичьего молока достать можете, о том всем известно, зачем же вам дядя Гриша?

— Нужен.

— Он вам не поможет, Аким Никифорович, поверьте, он вас погонит.

— Это почему же?

— Он доставать не любит, учтите. Вы же для себя хлопочете?

— Для кого же еще, конечно, для себя, я этого и скрывать не собираюсь!

— Вот. Не собираетесь. А дядя Гриша — святой человек.

— Мне непонятно: с торгашами тесно связан, как утверждаешь, и святой человек. Несоответствие получается, Боренька?

— Он для себя ничего не берет, он справедлив до щепетильности и роль свою несет как крест.

— Совсем непонятно это! Ты, Боря, лапшу мне на уши вешаешь или как?

— Где вам понять, вы по-другому воспитаны.

— Ты мне пример приведи, тогда я, может, и разберусь.

— Пример? — Боря взял в рот остро отточенный карандаш и подергал себя за мочку уха, вильнул телом и ловко скатился с подоконника, ударившись ногами об пол. — Вы помните, несколько лет у нас порядочных лезвий не было? Их, впрочем, и сейчас нет.

— Помню.

— Вы, небось английскими лезвиями брились?

— У меня — электробритва «Москва» за сорок целковых.

— Повезло вам, а у меня щетина — как проволока.

— И что?

— В каком смысле «и что»?

— Причем здесь пенсионер дядя Гриша, святой, понимаешь, человек?

— А, так вот, я брился «Балтикой» и плакал по утрам, будь она проклята, эта «Балтика»! И дядя Гриша спросил однажды (встретились в подъезде), почему это у меня щеки покорябаны, не с котами ли, мол, дрался на чердаке? Пожаловался я: так и так. Он говорит: загляни ко мне вечером. Заглянул. Звонок в магазин, и мне подбросили с заднего хода целых сто штук, блок целый. До сих пор бреюсь.

— Ну и что?

— А сам дядя Гриша тож «Балтикой» пользовался, тоже плакал по утрам. Это я позже узнал.

— Странно.

— И ничего странного нет, если разобраться.

— Ты дашь мне адресок этого святого?