Сергей Кобах - Вверх тормашками – вниз Аджикой

Наступая пяткой на желание срубить бабла на халяву — у меня-то «Хундай»:

— А во сколько вы оцениваете ремонт моей машины?

— Ну-у-у, долларов двести-двестипсят.

— И вы хотите их сейчас вернуть?

— Да.

Уже обеими пятками придавливаю желание развести на бабки:

— Не, не надо. Это не моя машина была.

Третий звонок.

— Вчера… СБ… Что делать?

— А ни хера делать не будем. Это, Серег, не твоя машина была.

Так и не знаю, кто это был.

А тот, кто поцарапал мою авто, оказался сраным инкогнитом, не оставившим контактов.

В те времена, когда я был настолько маленький, что верил про детей, которые рождаются от специальной таблетки, у наших знакомых жил попугай.

В силу прошедших лет, которые пылесосом прошлись по моему и без того не сильно одаренному мозгу, я не помню марки попугая. То ли жако, то ли еще какая африканская экзотика, не помню и напрягаться не буду. А вот ФИО его помню, будто вчера только расстались. Звали этого паскудного птаха — Напа. Я вот сейчас, вспоминая Напу, просто диву даюсь, как иной раз точно, прямо в мозжечок, попадает данное кому-нить имя. Напа — это сокращенное имя… От кого бы, вы думали? От Наполеона! Ни больше ни меньше. Как говаривал мой знакомый дворник, вот такие-то сраные ёжики…

Этот Напа-Наполеон был ростом мне по колено. На голове топорщилась неудачная прическа от парикмахера-пэтэушника. Прическа росла из головы, которая своей пустотой иногда пугала даже хозяев Напы. Теперь я точно знаю, на пустоте не может вырасти ничего. Кроме перьев. Лапы были когтисты, сморщены и вечно скрючены в жадном порыве что-нибудь ухватить. Клюв был огромен и кривоват. Он рос прямо из середины головы, и я, честное слово, раньше думал, что попугай, прежде чем выйти на волю, пристегивал клюв перед зеркалом.

Жила эта туша под кроватью. Вообще-то она жила во всей квартире, но любимым было место под кроватью. Причем никто не мог объяснить загадочное, а именно: щель между полом и дном кровати была сантиметров двадцать, а этот фокусник, рост которого полметра, умудрялся появляться из-под нее в полный рост. Не иначе мог складываться, как секционная удочка.

Собственно, и не стоило бы про него писать, попугай как попугай. Ну туповатый, ну злобливый. Да тут людей половина таких. Но этот вурдалак имел одну весьма поганую особенность своего попугайного характера. Эта тварь, когда приходили гости, тихо-тихо сидела под диваном и, улучив момент, выскакивала пешком и в полной тишине неслась за ногами, обутыми в домашние тапки, и злобно клевала их.

Причем подлый Напа клевал только в ноги, потому что летать не умел и клевал туда, куда позволял его рост.

Те гости, которые уже ранее попадали на Напин клюв, были начеку и частенько уворачивались от хитрого партизана. Но Напа был оптимистом и не унывал. После бесплодной попытки сунуть носом в чужую ногу, он отворачивался и гордо семенил в свое убежище.

Хозяева выписывали много газет (помните, тогда все много выписывали), но ни разу ни одной не выкинули. И в квартире этих газет не было. Поначалу все думали, что эта агрессивная животная жрет их, и со дня на день ожидали заворот кишок, но проходил месяц, потом второй, а кишки все никак не заворачивались. Мозги да, заворачивались серпантином, а вот кишки ну никак. А газетки пропадали.

Но потом все открылось. В ожидании гостей этот поддиванный Наполеон утаскивал свежие и не очень газеты, рвал их в полной тишине на мелкие клочки и складировал у себя под диваном. На фига ему было нужно столько мелкой макулатуры, непонятно. Может, нервы он так успокаивал, а может, своими кривыми руками пытался гнездо свить, не знаю. Но теперь раз в полгода под негодующее бурчание Напы диван отодвигался и весь его материал для релаксации без сожаления выкидывался на помойку. Все два мешка из-под картошки.

После чего Напа судорожно, с каким-то совсем не попугайным клекотом и нехорошими подозрениями стремительно бежал к себе под диван и, не обнаружив ни единой бумажки, с горя шлепался на задницу и в течение двух дней что-то бубнил и тихо матерился.

А потом опять начинали пропадать газеты.

Понятное дело, что характер у птички от этого совсем не улучшался, а как-то даже наоборот. Немного портился.

Паскудство характера испытали многие, но выгнать Наполеона из дома — этого интеллигентные хозяева не могли себе позволить. Тем более что у Напы хоть и был серьезный дефицит ума, но все-таки он понимал, кто его кормит и кого нельзя на клюв надевать, и поэтому хозяева страдали только материально, но никак не телесно.