Аркадий Аверченко - Подходцев и двое других

– Магазинчик-то сырой, кажется!

– Какое там сырой! – подхватывала хозяйка. – Прямо со стен вода течет!

Клинков омрачался.

– Экие мерзавцы! Им бы только деньги за помещение брать! Небось три шкуры с вас дерет?

– И не говорите! 600 рублей в год.

– 600 рублей? Да ведь он разбойник. Ах, негодяй… 600 рублей… Каково?! Коробочку сардин, сударыня, и десяток яиц.

Рассеянный взгляд Клинкова падал на ребенка, хныкавшего на руках у хозяйки, и с Клинковым внезапно приключался истерический припадок любви к измызганному пищавшему малышу.

– Прехорошенький мальчишка! Ваш?

Хозяйка расплывалась в улыбке.

– Девочка. Моя.

– Учится?

– Помилуйте. Ей три года.

– Что вы говорите! Три года – а как двенадцать. Она, кажется, на вас похожа?

– Носик мой. А глазки папины.

– Совершенно верно. Ах ты, маленький поросеночек! Ну, иди ко мне на руки, а мама пока отрежет три фунта хлеба и даст четверку табаку. Она уже говорит?

– Да, уже почти все.

– Неслыханно! Это гениальный ребенок. Вырастешь, я тебя за генерала замуж отдам. Хочешь?

Тронутая хозяйка брала счеты и высчитывала, что с Клинкова приходится 3 рубля 30 копеек.

– Только-то? Детская сумма! Вот что, уважаемая… Вы отметьте сумму в книжечке, – я знаю, у вас есть такая, – а первого числа я уж, как следует, чистоганом! Мы тут же живем, у Щемилина.

Взор хозяйки омрачался, так как Клинков был ей лицом совершенно чуждым, но он строил такие забавные гримасы ее дочке и с таким простодушием просил, забирая покупки, «непременно передать поклон мужу», что она молча вздыхала и разворачивала книгу на конторке.

Купив затем на студентовы деньги водки, Клинков, торжествующий, возвращался в номера, вручал студенту табак и, получив от него теплую благодарность, насыщал принесенным вечно пустые желудки своих друзей.

Когда Подходцев и офицер вернулись обратно, то в квартире нашли четырех человек: Громова, Клинкова, Урываева и клинковского портного, всех – в очень удрученных, скорбных позах.

– Меня интересует, – говорил опечаленный Клинков, – почему я обещал вам именно сегодня и почему именно 8 рублей?

Громов заявил, что его это тоже интересует, портной сказал, что это его не интересует, а Урываев молча глядел на своего врага с тайным сочувствием.

Пришедшие стояли в дверях, когда Клинков машинально спросил:

– Громов! У тебя нет 8 рублей?

– Нет, – ответил Громов. – Урываев! У тебя нет 8 рублей?

– Да я все отдал, что были… А! Полководец! У тебя нет 8 рублей?

Офицер по-давешнему засуетился и, вынимая кошелек, сказал, будто бы в этом было неразрешимое затруднение:

– Да у меня все трехрублевки. Ничего?

– Очень печально! – строго сказал Урываев. – Нужно быть осмотрительнее в выборе средств к существованию. Впрочем, давай три штуки!

– Урываев! Не смей этого… то есть… не делайте этого, господин Урываев! – закричал смущенный Клинков.

– Идите, портной, – величественно сказал Урываев, вручая портному деньги. – На лишний рубль я обязую вас сшить одному из нас шелковую перевязку на руку или на голову.

– А как же с дуэлью? – лениво спросил Громов. – Я уже по телефону успел знакомого доктора пригласить.

– Да и у меня все сделано, – подхватил энергичный Подходцев, похлопывая рукой по сверткам.

– Пистолеты?

– Они самые.

– Странно, что они имеют бутылочную форму.

– Новая система. Казенного образца!

В дверь постучали, и перед обществом предстал доктор – сияющий дебютант на трудном медицинском поприще, – приятель Громова.

– Здравствуйте, господа. Ты меня серьезно приглашал, Громов?

– Совершенно серьезно.

– А где же больная?

Все онемели от изумления.

– Какая больная?

– Да ведь я специалист по женским болезням.

Взрыв хохота поколебал драпировки окон и вырвался на тихую улицу.

– Здесь есть двое больных. И оба они больны хроническою женскою болезнью – глупостью, – сказал Подходцев. – Бросьте, ребята, дурака валять. Надоело!

– Смотреть тошно! – поддержал Громов.

– Нелепо! – подхватил офицер.

На Урываева и Клинкова набросились всей компанией, повалили на кровать, накрыли одеялом, подушками и держали до тех пор, пока они не взвыли от ужаса.

– Миритесь?

– Черт с ним! – взревел Урываев. – Только пусть он возьмет назад свои слова о моей живописи.

– Беру! При условии, если ты напишешь мой портрет и он будет гениален.

– Иным он и не может быть!

Офицер раскладывал закуски и откупоривал бутылки.