Михаил Жванецкий: Женщины

Это и будет равноправие, когда каждый приносит другому всё, что может. Мы же все хотим после работы в лес, на траву.

Пусть этим лесом будет наша жена.

На углу стоят девять женщин.

Девятая(прощается). Девочки, я так рада, что мы наконец собрались. Мы в последнее время так редко собираемся. Я вас приглашаю на следующее воскресенье. Ладно, девочки?! Ну, я пошла… До свидания…

(Восемь женщин смотрят ей вслед.)

Первая.Хорошо, что она нас пригласила. Мы так давно вместе не собирались. Правда, девочки? И как здорово всё было приготовлено. С каким вкусом. Я ела и думала: откуда у неё деньги? В аптеке работает… Это всё яды… Она домой полную сумку ядов тащит. А сейчас за яды бешеные деньги дают: змей не хватает… Эх! Мне б яду!.. Ну, я пошла.

(Семь женщин смотрят ей вслед.)

Вторая.Видели, кофта на ней!.. Муж плавает на пароходе днём и ночью. Никто его не видит. Такие вещи привозит! Класть некуда. Могла бы сказать мне: «Капа! Я вижу, ты смотришь – на. Мы поносили, теперь ты поноси… На!.. Бери!..» Господи, я бы всё равно отказалась, разве мне нужны эти тряпки. Но она могла бы предложить?! Ну, я пошла…

(Шесть женщин смотрят ей вслед.)

Третья.Отсудила у мужа всё… Выбросила его на улицу голого и босого, там он простудился и слёг. А ещё два диплома имеет, образованная… До свидания, мои любимые!

(Пятеро смотрят ей вслед.)

Четвёртая.Образованная… Уж кто бы говорил, а она б молчала. Сама на свой диплом чайник ставит! А я, между прочим, без диплома и без аттестата – и все со мной советуются. Потому что все меня любят. Правда, девочки?

Все.Конечно, милая…

(Четвёртая уходит. Четверо смотрят ей вслед.)

Пятая.Ей уже сто лет. Водку пьёт, как мужчина, и ничего. Вот что значит организм… Ну, надо идти.

(Пятая уходит. Трое смотрят ей вслед.)

Шестая.Иди, милая, иди… Сама становится всё старше, а мужья всё моложе и моложе… Последний, кажется, в школу ходит. До свидания, девочки.

Двое.До свидания, родная.

(Шестая уходит. Двое смотрят ей вслед.)

Седьмая.А я вам скажу: у неё комплекс. Знаете, теперь есть такой комплекс ненормальности. Всё стучит шваброй в потолок, чтоб перестали мебель двигать. А у нас из мебели – ведро воды… Такая дура… За что её мужу Ленинскую премию дали?.. Пошла.

Восьмая.Пошла, пошла…

(Остаётся одна. Тоскливо смотрит по сторонам.)

Пошла… Пешком… А по ночам на «Волге» ездит. Скрывает… А от народа скрывать нечего. Народ ночью видит лучше, чем днём. Верно?.. Верно!.. Точно?.. Точно!

(Уходит направо. С левой стороны поднимается занавес. Восемь женщин стоят, смотрят ей вслед.)

Первая.Видели?.. Она улыбнулась. Челюсть у неё искусственная. А если копнуть глубже, парик!

Все.Что ты говоришь?

Первая.Да.

Современная женщина, идущая по городу, – отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали. Стройная. В брючках, закатанных под коленки, открывая миру сапоги, а в них чулочки и только в них – ножки. А на торсике – вязанная самой собой кофтуля-свитерок с ниспадающим, открывающим, отрывающим от дела воротником, а уже в воротнике – шейка, служащая для подъёма и опускания груди с цепочкой и украшенная головкой со стекающей чёлкой на строгие-строгие неприступные глаза, закрытые для отдыха длинными, загнутыми вверх прохладными ресницами, вызывающими щекотку в определённые моменты, до которых ещё надо добраться, а для этого надо говорить и говорить, говорить и говорить, и быть мужественным, и хорошо пахнуть, не забывая подливать сладкий ликёр в рюмки, перекладывая билеты в Большой зал из маленького кармана в пистончик и попыхивая сигаретой с калифорнийским дымком, зажжённой от зажигалки «Ронсон», срабатывающей в шторм и лежащей тут же возле сбитых сливок, присыпанных шоколадом, в тридцати сантиметрах от гвоздик в хрустальной узкой вазе, закрывающей нежный подбородок, но открывающей губки, где тает мармелад!..

О боже, оркестр, ну что же ты?! Вот и датчане вышли в круг, вот и ритм… Но нет, не то. Пусть датчане прыгают, а мы спокойно, почти на месте, неподвижно, струя кровь мою от вашей в трёх сантиметрах и вашу влагу от моей – в пяти.