Ярослав Гашек - Все рассказы о коменданстве в Бугульме

По его неуверенному взгляду чувствовалось, что он не знает, с чего начать. Подошел к столу со служебными бумагами, штуки две разорвал, затем несколько раз про­шелся по канцелярии, сопровождаемый по пятам солда­том с примкнутым штыком. Остальные солдаты, стояв­шие вокруг меня по всем углам, держались очень строго, и только один из них — совсем мальчишка — спросил:

— Товарищ Ерохимов, можно закурить?

— Курите,— разрешил Ерохимов и сел против меня. Я предложил ему табак и бумагу, он закурил и не­ уверенно произнес:

— Это симбирский табак?

— Из Донской области,— ответил я кратко и, не об­ращая на него внимания, начал разбираться в бумагах на столе.

Наступила томительная тишина... Наконец Ерохимов тихо спросил:

— Что бы вы сказали, товарищ Гашек, если бы я был председателем Чрезвычайки ?

— Мог бы вас лишь поздравить,— ответил я.— Не хотите ли еще закурить?

Он закурил и продолжал как-то печально:

— А что, если я и в самом деле им являюсь, товарищ Гашек? Если Революционный Военный Совет Восточного фронта действительно назначил меня председателем Чрезвычайки?

Он встал и многозначительно добавил:

— И если вы теперь в моих руках?!

— Прежде всего,— ответил я спокойно,— покажите мне ваш мандат.

— Наплевать на мандаты! — воскликнул Ерохи­мов.— Я и без мандата могу вас арестовать!

Я улыбнулся.

— Сядьте-ка спокойно, товарищ Ерохимов. Сейчас принесут самовар, и мы с вами побеседуем о том, как назначаются председатели Чрезвычайки.

— А вам тут нечего делать!— повернулся я к про­вожатым Ерохимова.— Давайте-ка отсюда! Скажите им, товарищ Ерохимов, чтобы моментально исчезли.

Ерохимов смущенно улыбнулся.

— Идите, голубчики, и скажите тем, снаружи, чтобы тоже шли по домам.

Когда все вышли и был внесен самовар, я сказал Ерохимову:

— Видите ли, если бы у вас был мандат, тогда вы могли бы меня и арестовать, и расстрелять, и вообще сде­лать со мною все, что, по вашему мнению, вы должны бы­ли совершать в качестве председателя Чрезвычайки...

— Я этот мандат получу,— тихо отозвался Ерохи­мов.— Обязательно получу, мой милый.

Я вынул из кармана злосчастную телеграмму Ерохимова и показал ему ее.

— Как она к вам попала? — воскликнул потрясенный Ерохимов.— Ее уже давно должны были отправить!

— Дело в том, дорогой друг,— ответил я ласково,— что все военные телеграммы должны быть подписаны командующим фронтом. Поэтому мне и принесли теле­грамму на подпись. Если желаете и настаиваете на своем, я могу ее подписать. Можете даже сами отнести ее на телеграф, чтобы убедиться, что я вас не боюсь.

Ерохимов взял свою телеграмму, разорвал ее и начал всхлипывать:

— Душенька, голубчик, я ведь просто так! Прости, друг ты мой единственный!

И мы почти до двух часов ночи распивали чай. Он остался у меня ночевать. Спали на одной постели.

Утром мы опять попили чаю, и я дал ему на дорогу четверть фунта хорошего табаку.

ПОТЕМКИНСКИЕ ДЕРЕВНИ

Уже восемь суток отделяло нас от славных дней Бу­гульмы, а о Петроградском кавалерийском полку все еще не было ни слуху ни духу.

Товарищ Ерохимов, который после своей последней аферы прилежно меня навещал, ежедневно внушал мне свое «твердое подозрение», что петроградские кавалери­сты перешли на сторону противника.

Он предлагал:

1. Объявить их предателями республи­ки..

2. Послать в Москву телеграмму, в которой подробно описать их подлый поступок.

3. Организовать Револю­ционный Трибунал фронта, перед которым должен пред­стать начальник телеграфного отделения Петроградского полка, так как он должен знать, что произошло; а если даже и не знает,— все равно судить его, поскольку он на­чальник связи.

В своей обличительной деятельности товарищ Ерохи­мов был необычайно пунктуален. Он являлся ко мне ров­но в восемь часов утра и твердил свои наветы до поло­вины десятого; затем удалялся, а в два часа приходил с новым запасом аргументов, бомбардируя меня ими до четырех. Вечером он наносил мне еще один визит и во время чая заново начинал подстрекать меня против пет­роградцев, что затягивалось иногда до десяти-одиннадцати часов ночи.

При этом он шагал по канцелярии с опущенной голо­вой и меланхолически бормотал:

— Это ужасно! Такой позор для революции! Нужно немедленно телеграфировать! Свяжемся прямо с Моск­вой!

— Все обернется к лучшему, товарищ Ерохимов,— утешал я его.— Вот увидишь, что петроградцы возвра­тятся.