Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная

— Я всегда… — только и может произнести Долинский.

Святослав Игнатьевич напоминает сейчас пионера— воздухоплавателя перед прыжком с Эйфелевой башни… Вот наш Икар снимает котелок и дрожащей рукой вытирает холодный пот с лысины. К его спине привязывают крупногабаритные крылья. Крохотные санитары и игрушечная каретка с красным крестом где-то там в смертельном низу. Вот он взмахивает своими подвязанными крыльями и… цепко бросается на нашего Главного.

Главный неестественно багровеет в страстном поцелуе.

— Ур-ра! — кричит находчивый Бернер.

Стаканы сами опрокидываются, и быстро лезут в рот алюминиевые вилки с салатами и селёдочкой.

Юбилейная машина набирает обороты.

Семён — в «углу». Его просят в президиум.

На скатерти-ватмане я перекраиваю под Долинского бывшие в употреблении стихи для завхоза Парамонова.

Читаю.

Какие овации!

С искренней благодарностью ко мне подходит Долинский.

— Я всегда, — говорит он, уже совершенно пьяный.

— Слушай, почему это у тебя Долинский натирает полы? — шепчет в ухо Вера.

— Фу, чёрт! Проскочило от Парамонова.

Мы с ней незаметно переговариваемся.

— Как ты думаешь, какой сейчас уровень шумов?

— Децибел семьдесят.

— Ну что ты. Ещё каждый второй трезвый.

— Семьдесят, — настаивает Вера. — Два года работала в акустической лаборатории. По шкале громкости — шум морского прибоя.

— Лет пять не был на Чёрном…

— А ты знаешь, в месткоме есть путёвки на сентябрь. Три. — Неожиданно заканчивает она.

А может быть, Вера-то от мира сего?

— Вера, возьмёшь две путёвки. Валюшке — третью. Семён обеспечит. В последний момент выяснится, что Валя ехать не сможет…

Кажется, сама Фортуна идёт мне навстречу. Именно в тот момент, когда Семён, пунцовый от надежды, чокается с директором. Он наверняка займёт место Долин— ского, зама отдела. Он засидевшийся ведущий.

— Слушаю и записываю. Что-то я никак не пойму: и кто ж это поедет со мной вместо Вали? — сжалась в ироническую пружину Вера.

— Вера, ты можешь быть серьёзной?

— А ты?

Вера стала пробираться к выходу. Чёрт! Осталось ли это незамеченным?

Начать дело правильно — значит увидеть его конец. Надо посчитать варианты и оценить самый скверный.

Конец — в месткоме?

Бр-р…

Наше первое свидание — в сквере — она назначила сама.

Я слежу из дальнего угла сквера.

Сидит на лавочке с каким-то интеллигентом. Он случаен или»…

Нет, она с ним не разговаривает.

К интеллигенту подходит некто с тощей бородёнкой.

Если Спаситель нашивал потёртые джинсы, то этот точь-в-точь Иисус Христос.

Они уходят.

Я не поддаюсь крайностям молодёжной моды. Однако чуть-чуть припустил, правда, только сзади, но лишь для того, чтобы бритым затылком не смахивать на функционеров.

— Вера, извини, двадцать минут ждал автобуса. Что случилось? Это свидание или выяснение отношений?

Вера теребила замочек своей сумочки, то раскрывая, то закрывая её. Молча. Неожиданно к её ногам упало что— то блестящее. Вероятно, из сумочки. Теперь мне предстояло только нагнуться, чтобы определить неизвестное в этой задаче. А-а, золотой старомосковский ключик. Бородка припаяна медью. Он обжигает пальцы, когда открываешь двери незнакомой квартиры…

В чужой комнате у нас ничего не происходит.

Мы молча пьём холодный чай.

«Вечерка» служит скатертью в нашей вокзальной сервировке. Постукиванием пальца я по крупинке сбрасываю соль с кончика ножа на газету. Это требует сноровки. Вот на полированной нержавейке словно бы и не было соли. Сверкает, чистая, словно бы вы-мы-та-я, из магазина.

Хорошо ли подсматривать?

Почему мне пришла в голову эта мысль?

Вера посматривает на меня, как на ледяную воду.

Ах, вот почему!

Жил-был писатель Олеша.

Чем отличается настоящий писатель от ненастоящего.

Графоман напишет: «… свитер с чередующимися крупными жёлтыми и чёрными горизонтальными полосами, плавно переходящими одна в другую».

Писатель, например Олеша, напишет просто «… свитер цвета осы».

Юрий Карлович пишет, словно бы разговаривает с собой.

Читатель подслушивает.

Это хорошо. Так лучше идёт работа у них двоих. Но не у нас.

Так делаются нужные открытия.

Маленькие: «…соль не оставляет следов на зеркале ножа».

Большие: умирание — это процесс сокращения круга зримых вещей, их смысла…

Если б я произнёс всё это вслух, она оценила бы?

Достаточно ли женщине иметь только античную фигуру гетеры?