Бус Таркинтон - ПЕНРОД

Пока он шел к дому, начали сгущаться сумерки, и припустившись бегом, он продолжал размышлять на ходу, что скажет домашним. На самом подходе к дому, речь окончательно сложилась, и Пенрод стал репетировать ее вслух.

– Послушайте, – начнет он. – Я, конечно, не возражаю, чтобы меня обвинили, и все-таки ни я, ни кто-нибудь другой ничего не смогли бы поделать на моем месте. Я проходил мимо одного дома, и тут вдруг какая-то леди выглянула в окно и сказала, что ее муж напился пьяный и отлупил ее и малютку-дочь. Она попросила меня прийти и помочь ей. Она сказала, что одной ей этого пьяницу не удержать. Ну, и я пошел. Я старался этого мужа ухватить, где только мог, но он не обращал внимания и стегал малютку-дочь. Тогда я тоже сказал, что больше не могу, что меня ждут дома, а эта леди все просила меня еще остаться…

Тут Пенрод подошел к углу своего забора и увидел, что некое поразительное совпадение избавляет его не только от продолжения репетиции, но и от публичного выступления с оправдательной речью. Кэб, ехавший со стороны вокзала, вдруг остановился около их ворот, как раз в тот момент, когда Пенрод приблизился к ним с другой стороны. Из кэба вышли крайне расстроенная дама в черном и хрупкая девочка лет трех. Тут же из дома выбежала миссис Скофилд и заключила их в объятия.

Это были тетка Пенрода по имени Клара и его двоюродная сестра, тоже Клара, которые жили в Дейтоне, штат Иллинойс. В суматохе, вызванной их приездом, Пенрода забыли подвергнуть допросу. Однако, как ни странно, он теперь был скорее разочарован этим и чувствовал себя, как актер, которому не дали сыграть хорошую роль.

Когда его послали умыться перед ужином, он, отнесясь к расходу воды с подлинно аскетической строгостью, успел улучить момент для гораздо более важного дела. Он прошествовал из ванной в розово-белую спальню сестры и голосом, приглушенным полотенцем, которым он усиленно тер лицо, спросил:

– Мама говорила тебе, что тетя Клара с маленькой Кларой едут к нам в гости?

– Нет, она узнала об этом только тогда, когда увидела их в окно. Она случайно выглянула на улицу, когда они подъехали. Тетя Клара говорит, что она утром отправила телеграмму, но мы ее не получили.

– А сколько они у нас пробудут?

– Не знаю.

Пенрод, наконец, перестал тереть и без того раскрасневшееся лицо и швырнул полотенце в ванную.

– Как ты думаешь, дядя Джон не заставит их вернуться назад? (Муж тети Клары, дядя Джон, всю жизнь страдал от того, что не стал проповедником у баптистов. Правда, это не помешало ему стать процветающим фабрикантом газовых печек и плит). – Так как ты думаешь, – продолжал Пенрод, – он их оставит в покое?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду? – спросила Маргарет и от удивления даже перестала разглядывать себя в зеркале. – Дядя Джон сам их прислал к нам. Зачем же ему теперь мешать им оставаться?

Пенрода это разочаровало.

– Значит, он не пристрастился к вину?

– Конечно, нет! – громко рассмеялась Маргарет.

– Но почему же тогда, – уныло осведомился Пенрод, – у тети Клары был такой встревоженный вид?

– Боже! Неужели ты считаешь, что люди не могут ни о чем беспокоиться, кроме пьянства? И где ты такого набрался?

– Значит, ты все-таки не уверена, из-за пьянства или нет она беспокоилась?

Теперь Маргарет просто зашлась от смеха.

– Это дядя Джон-то пьяница? Да он даже виноградный сок и имбирное пиво не позволяет держать в доме. А приехали они потому, что боятся, как бы маленькая Клара не заразилась корью. Она очень слабенькая, а в Дейтоне такая эпидемия, что даже в школах занятия отменили. Дядя Джон очень беспокоится. Вчера ночью ему даже во сне приснилось, будто малышка заболела. Вот он и отправил их в то же утро сюда. Хотя вообще-то он считает, что путешествовать по воскресеньям – грех. А тетя Клара была встревожена из-за того, что забыла сдать в багаж сундук и его теперь придется досылать скорым поездом. Но ты мне лучше скажи, с чего тебе взбрело в голову, что дядя Джон пристрастился к вину?

– Да так, ни с чего… – Пенрод отвернулся и с унылым видом пошел по лестнице. Надежда в его душе угасла окончательно, и он думал о том, как невыносимо однообразна бывает порой жизнь.

На следующее утро гнет образования вновь придавил Пенрода, и жизнь показалась ему еще скучнее. Он сидел, уставившись ненавидящим взором в учебник, и при этом не проявлял ровно никакого желания ни читать, ни слушать, ни даже думать. Больше того: сейчас он даже мечтать не мог. Его воображение парализовала скука, и, подобно глазам, не видящим текста, мозг не воспринимал никаких впечатлений. Словом, Пенрод находился в том редкостном состоянии, которое из всех одушевленных существ доступно, пожалуй, лишь мальчикам, когда они сидят в классе. Он продолжал жить, в остальном же больше напоминал неодушевленный предмет, ибо не испытывал ровно никаких ощущений.