Юрий Кривцов - Ванёк-дурак. Поэма

Просветлело, побелело
И как будто поумнело
Царь на пленника взглянул
И от подлости икнул:
«Это что за басурман?»
Лыков выдохнул: «Иван».
Царь привстал, прищурил глаз:
«Что? Тот самый дуропляс?»
«Да, царь-батюшка, тот самый».
«Что ты врешь, кафтан дырявый.
Этот смерд, ядрёна вошь,
Аж до мерзости пригож.
Где на нём следы от мук,
От умелых ног да рук.

Раны, где и где кровища,
Волдырей смердящих тыща?
Что ж я вижу? Этот вид
Мне испортил аппетит».
Царь уже вовсю кипел.
Федя к Лыкову подсел.
На колени тот упал,
Завопил, запричитал:
«Нет вины моей ни грамма,
Уж пытали мы Ивана!
Били палками, цепями
И дубовыми дверями,
Жгли железом и смолой,
И свинцом, а он живой.
Восемь палачей сменили,
Всех их на кол посадили.
Нету боле палачей,
Но целёхонек злодей».

Царь от злости покраснел
И на Федю поглядел.
Федя радостно поднялся,
Потянулся, почесался
Лавку с пола приподнял
И к Ивану поскакал.
Хорошо ударил Федя,
Он пинком таким медведя
Враз прибил бы наповал.
Но Ванюша устоял.
Гости этому дивились
И, как водится, крестились.
Царь на миг остолбенел
И на Федю заревел :
«Что ж ты, морда, козни строишь?
Пред людьми меня позоришь?
Сделай дело без помех».
Тут раздался чей-то смех.

И какой-то старичок,
Неказистый, как сморчок,
Весь лохматый, длинноносый
Без порток и даже босый,
Влез в закрытое окно
И сказал: «Давным-давно
Здесь свершилось преступление.
Я пришел дать объяснения».
Царь вовсю разволновался;
Обыкался, оборался,
Старичка велел схватить
И немедленно казнить.
Стража двинулась на деда,
Но за тем была победа.
Дед спокойно всех солдат
Уложил у стенки в ряд.

После к Ваньке подвалил,
От цепей освободил,
К Феде тихо повернулся
И хитро так улыбнулся:
«Здравствуй, Федя, милый брат.
Что не весел? Аль не рад?»
Царь тем временем бесился,
Головой о стенку бился,
Бил посуду, лил вино,
Посох выкинул в окно.
Гости этому внимали
И, как водится, дрожали.
Наконец угомонился,
Снова к Феде обратился:
«Череп, мол, разбей врагу».
Федя пискнул: «Не могу».
На колени опустился
И юлою закрутился.

А когда остановился,
Тоже в деда превратился.
Тот же взгляд и тот же нос,
Так же мал и так же бос.
Свистнул, дико завизжал,
Прыг в окно и убежал.

Гости выдыхнули: «Чудо!»
Царь обиделся: «Паскуда».
Водки треснул, закусил,
В угол сел и загрустил.
Леший на стол взгромоздился
И к боярам обратился :
«Тридцать восемь лет назад
Во дворец мой младший брат,
Федин лик, приняв, пробрался,
Огляделся, оклемался
И прижился. Опосля
Выкрал царское дитя.
В лес дремучий утащил,
А в палаты поместил
Между тем дитя другое,
Кровожадное и злое,
И тупое, словно дрын.
Это был внебрачный сын
Бабки Ёжки и Кощея».
«Удавить его, злодея!» -
Никон сдуру завопил.
Лыков клич сей подхватил.
И другие поддержали,
С мест проворно повскакали,
Царя батюшку свалили
И чем бог послал лупили :
Табуретом, черпаком,
Канделябром, каблуком.
Никон в ход пустил кадило,
Лыков самовар и шило.
Царский лекарь – купорос,
Повар – золотой поднос.
Шут – помойное ведро,
Бравый генерал – ядро.
Писарь – перья и чернила,
Конюх – вожжи и удила.
Бритву – царский брадобрей.
Плотник не жалел гвоздей.
В общем, всякий постарался.
За обиду отыгрался.
От царя остался блин
Да зубов гнилых аршин.
Гости враз повеселели
И десерт подать велели.
Снова ели, снова пили
И о прошлом говорили.
Федю лихом поминали,
Всех невзгод ему желали
И жалели, что зазря
Столько горя от царя
Самозванного хлебали,
Но меж тем, конечно, знали,
Царь был, в общем, неплохой,
Ну и что, что малость злой,
Ну и что, что портил рожи,
Вынимал тела из кожи,
Невиновных убивал,
Барахлишко изымал,
Терема в столице жёг,
Но зато был крут и строг,
Заграница вся дрожала,
Чернь за бога почитала.
И безропотно и в срок
Пятачки несла в налог.
Вечерело, час пробил,
Леший вновь заговорил :
«Гости, вам открою я
Настоящего царя».
С мест бояре повскакали,
Загудели, заорали :
«Где он? Кто он? Покажите!»
Леший молвил: «Погодите.
Всё открою, дайте срок.
Погодите лишь чуток.
Я уже тут говорил,
Что мой братец натворил.
Царское дитё украл,
В тёмной чаще передал
В руки злой Яге, она
В колдовстве была сильна.