Герман Дробиз: Вот в чем фокус

Взял я письмо и говорю:

— Товарищ директор, есть сведения, что вы окру­жили себя угодниками и подхалимами.

Он говорит:

— Сейчас выясним.

Нажал кнопку:

— Всем немедленно ко мне!

Вскоре весь состав нашей конторы, что называется, высунув языки, сбежался в директорский кабинет. Ка­бинет, кстати, великолепный, по площади такой же, как все остальные наши комнаты, вместе взятые.

— Ну-ка, окружите меня,— предлагает директор.— Плотнее, плотнее окружите. А теперь отвечайте това­рищу редактору стенгазеты: есть среди вас угодники и подхалимы?

— Никак нет!— гаркнули собравшиеся в сто глоток, да так дружно, как будто каждый день репетируют.

— Еще есть вопросы?— обратился директор ко мне.

— Никак нет!

— Что ж, кроме вас, все свободны.

Дождался я, когда все вышли, и говорю:

— Товарищ директор, просто поражаюсь вашему чутью: как вы догадались, что факты не подтвердятся? Докладываю: письмо проверено, факты не подтвердились. Никаких угодников и подхалимов вокруг вас нет, при­чем это не чье-то единоличное мнение, а единодушный ответ всего коллектива. Передайте, пожалуйста, туда, откуда письмо прислали, что ударять фельетоном по директору — то есть по вам — не будем.

Директор тут же позвонил по телефону:

— Андрей Петрович? Ваше поручение выполнено. Письмо проверено. Факты не подтвердились — как вы и предполагали. В который раз изумляюсь вашей про­ницательности. У нас есть мнение: фельетоном по ди­ректору не ударять. Так... Так... Ах, так? Обязательно выступим. Раз вы так считаете — какие могут быть наши мнения.

Положил трубку и говорит мне:

— Он считает, что газете по этому вопросу все-таки выступить надо. Не подтвердились факты — и очень хо­рошо. Так и написать: факты угодничества и подхали­мажа медленно, но верно уходят в прошлое. А в нашей конторе ушли вообще. Радостно сознавать. И так да­лее. И написать, конечно, не фельетон, а такие, знаешь, мажорные заметки. С оптимизмом. Можно даже с юмо­ром.

— Вы абсолютно правы,— говорю,— Обязательно с юмором. Можно написать, что знакомая нам по преж­ним карикатурам фигура подхалима, который при встре­че с начальством низко кланяется, ушла в прошлое. И если вы хотите увидеть, как раньше выглядели под­халимы, зайдите в секцию карате. Вот там, когда вхо­дит тренер, все как один складывают руки на груди, кланяются ему в пояс и бухаются на колени.

— Нет,— говорит директор.— Это как-то надуманно. Какой-то сложный юмор.

— Вы правы,— говорю.— Сложный и дурацкий. Из­вините, брякнул, не подумавши,— говорю, руки на груди складывая и падая на колени.— Виноват, виноват!

-— Ладно,— говорит он.— Чего еще придумал? По­стоял и хватит. Вставай. Это уж лишнее.

— Вставать так вставать! А может, еще постоять? Мне не трудно.

— Какой ты все же спорщик,— говорит директор,— Принципал. Вечно любишь свое доказывать. Ладно, если уж такой настырный — считай, переспорил: можешь еще постоять. Но не позже, чем до конца рабочего дня.

Едва прозвенел звонок, извещавший о конце работы, я, как пружина, с колен взвился и бегом к себе, пи­сать статью о том, что нет у нас в конторе фактов угодничества и подхалимажа. Ни так нет, ни сяк нет. Никак нет!

Борис Николаевич прожил на свете тридцать лет и в настоящее время работал старшим лаборантом в исследовательском институте. Имел жену и сына-первоклассника. Особым умом не отличался, характером же обладал отменным: тут тебе и доброта, и спокой­ствие, и трудолюбие, и честность. Ценил Борис Нико­лаевич жену, был внимателен к сыну, уважал коллег, терпеть не мог лентяев, жуликов, пьяниц.

Можете себе поэтому представить, как он был удив­лен и раздосадован, когда на пороге четвертого деся­тилетия уловил в своем характере новые, не очень приятные оттенки.

А началось с решительного пустяка: со вздрагива­ний при виде ценных вещей или при упоминании о та­ковых. Впервые он вздрогнул, увидев в «Спортивных товарах» бильярдный стол за восемьсот рублей.

— Это что же, организациям продается?

— Почему?— возразил продавец.— Всем желаю­щим. Хотите, и вы берите.

— Квартира не позволяет, а то бы взял,— пошутил Борис Николаевич... и вздрогнул.

Следующий раз случился в универмаге, перед пред­метами, обозначенными как «крюшонница хрустальная производства Чехословакии». Этакие граненые лоханки в три лаборантских зарплаты ценой... Но особенно силь­ное дрожание вызвал алмаз в витрине ювелирного ма­газина, стоимостью в двенадцать тысяч триста шесть­десят два рубля. Борис Николаевич прочитал цену, по­смотрел на камень величиной с горошину и вздрогнул. И дрогнувшим голосом произнес: