Юрий Пульвер - Ельцын в Аду

- А чего Дьявол упоминал Оригена? Мы ведь его в чистилище встречали?

- Учение, провозглашенное в третьем веке Оригеном, несомненно, одним из величайших умов, порожденных древним христианством, утверждало, что в конце концов все твари спасутся, и что от Бога изошло, то к Богу же и возвратится. Но это учение, хотя в следующем IV веке его поддерживали такие авторитеты как Григорий Назианзин и Григорий Нисский, было не только отвергнуто ортодоксальною догмою на Александрийском соборе 339 г., но и самую память Оригена подвело под анафему Константинопольского собора 553 г. Церковь настаивала на постоянстве угрозы, которую считала исправительно-полицейским орудием против человеческой распущенности, и стремилась не умягчать ее, а обострять.

Искусства наперерыв спешили на помощь религии: Джотто в падуанском Арене, Орканья в церкви Св. Марии во Флоренции, неизвестный художник на кладбище в Пизе и десятки других в иных городах воспроизводили пламя и ужасы адской бездны. В драматических мистериях появлялась на сцене бездонная пасть дракона, поглотителя душ. Данте описывал во всеуслышание народов всего мира царство мрака, на вратах которого высечена уничтожающая надпись: «Входящие сюда да оставят всякую надежду».

- Ты тут флорентийского поэта - гордеца упомянул, - обратил внимание на Фридриха владыка инферно. - Если его устройство моих владений соответствует действительности, то он послал меня самому к себе на ...уй!

- Объясни! — потребовал лже-Виргилий у своего проводника по преисподней.

- Центр Дантова ада занимают половые части Люцифера, а именно туда упал сверженный предводитель ангельского мятежа...

- Кстати, мой любимый философ, тебе бы самому давно пора определиться, чем заняться в моих владениях. Ведь пока что ты тут, как в России говорят, мичуринство практикуешь...

- Хреном груши околачивает? - догадался Борис Николаевич.

- Точняк!

На недвусмысленный намек своего тюремщика «первый имморалист» ответил уклончиво:

- «Чем именно я сейчас займусь? Я буду изучать естественные науки, математику, физику, химию, историю и политическую экономию. Я соберу громадный материал для изучения человека, буду читать старинные исторические книги, романы, воспоминания и переписки... Работа предстоит трудная, но я буду не один, со мною постоянно будут Платон, Аристотель, Гете, Шопенгауэр; благодаря моим любимым гениям, я не почувствую ни всей тяжести труда, ни остроты одиночества».

- Чего ты мне голову морочишь!

За своего героя вступился автор биографии Ницше — выдающийся французский романист Гюстав Флобер:

- «Он поэт, он хочет, чтобы его предсмертный крик был песнью; последний поэтический порыв волнует его душу и дает ему силы для того, чтобы лгать...

Если бы фантомные глаза могли слезиться, Фридрих бы заплакал:

- «День моей жизни! Ты приближаешься к вечеру; уже глаз твой светится наполовину истомленный; уже журчат капли твоей росы, рассеянные, как слезы; уже расстилается спокойно по твоему молочному морю твой любимый пурпур, твой последний поздний ясный свет. Кругом нет больше ничего, кроме играющих волн. Моя, прежде непокорная, лодка бессильно затонула в голубом забвении. Я забыл о грозах, о путешествиях, потонули все желания и надежды, и душа и море спокойны. Седьмое одиночество. Никогда я не чувствовал, что нежное успокоение так близко от меня, так жарки лучи солнца. Лед моей вершины, не блестит ли он уже вдали? Вдоль моей лодки скользнула и исчезла серебряная рыбка...»

- Очень слабенько ты страдаешь — сделал вывод Сатана. - Вернись в последние дни своей жизни...

… В чужом итальянском городе Турине гениальный писатель влачил жалкое существование в меблированной комнате, в семье небогатых людей, которые, по его желанию, и кормили его. Он поправлял отрывки своей последней книги «Ecce Homo», прибавив к основному тексту post-scriptum, потом дифирамбическую поэму; в то же время он готовил новый памфлет «Ницше против Вагнера». И очень быстро сходил с ума. То у него наблюдались просветления, всплески творческого вдохновения, накопленные, впрочем, тоской...

«Зачем я свет, увы, если бы я был ночью! Но мое одиночество в том, что я окружен светом! Почему я не тень и не мрак? Как жадно бы пил я у груди света... Но я живу в своем собственном свете и я пью пламя, исходящее из меня самого!»

Летним днем 1889 года он увидел, как пьяный извозчик полосует кнутом старую изможденную лошадь. И автор одной из самых жестоких философий в мире закрыл собой конягу, зарыдал — и окончательно упал в бездну безумия...