Евгений Лукин - Ё

По большому счёту мент и писатель — родственные души. И дело даже не в том, кто из них пишет больше. Если вдуматься, что есть протокол? Тоже в каком-то смысле художественное произведение. И существует ли на свете более трудный жанр, нежели заключение следователя по уголовному делу? Тут, как и в писательском ремесле, главное — достоверность. Стоит дать волю фантазии — утрачивается правдоподобие, если же рабски копировать действительность — исчезает состав преступления.

В проволочной урне стоял роскошный, празднично оформленный букет из трёх жёлтых роз. Машинально выстроив три версии, объясняющие этот странный факт, старший опер вымыл руки и покинул туалет.

Прошёл через скромный актовый зал и очутился перед распахнутой настежь дверью бара, где, по данным Исая Исаича, должен был в данный момент обретаться новый молодой руководитель литстудии (прежнего, как выяснилось, только что скинули).

В крохотном помещении одиноко горбился за столом и разговаривал сам с собой хрупкий стареющий юноша с трагически заломленными бровями. Перед ним стояли рюмка и стакан (оба с чем-то прозрачным) и полная пепельница окурков. Некоторые ещё дымились.

Рассеянно кивнул вошедшему и продолжил — в пространство.

— Да, разумеется! — с ядовитой картавостью разглагольствовал он. — Тот, кто рифмует «ужас» и «дружишь», достоин удара шканделяброй. Однако, блин, нужно, блин, учитывать, что поэт-то он уже пожилой, шепелявенький… Он же, блин, вместо «ужас» произносит «ужиш»! «Ужиш — дружишь»… Чем не рифма?

Видимо, перед опером Мыльным сидел один из тех рафинированных интеллигентов, что, стесняясь собственной интеллигентности, усиленно оснащают речь сорными словечками. «Блины» у него выпекались с частотой прямо-таки поразительной. И это во внутреннем-то монологе!

Впрочем, как выяснилось, слушатель у стареющего юноши всё же был. Точнее, слушательница.

— Ты когда закусывать будешь, Серёженька? — послышался из-за стойки полный трагизма женский голос. — Салатик, а? Капустка! С брусничкой!

— Не могу, я в запое, — последовал меланхолический отказ.

Старший оперуполномоченный Мыльный поздоровался с барменшей и поинтересовался, пьют ли здесь кофе.

Выяснилось, что пьют. Меланхолический Серёженька произвёл тем временем птичий глоток из рюмки, потом из стакана.

— Слышь, Серёга, — позвал опер, точно зная, что будет принят за какого-нибудь полузабытого знакомого. — А правда Ваня Пушков от руки «Цыган» переписал?

Губы юноши язвительно скривились.

— Причём блистательно, — молвил он. — Без черновиков и помарок. Сразу набело. Куда там Пушкину… — Спохватился и добавил: — Блин!..

Что ж, начало беседе положено. Теперь можно смело переводить разговор на личность покойного. Но тут во внутреннем кармане Серёжиного пиджака зазвучало что-то из классики — и стареющий юноша извлёк сотовый телефон.

— Ну? — сказал он в трубку. И сразу же сорвался на визг: — Ты с оплатой, блин, определился? Ты с оплатой, блин, определись! Да… Да… Девочки есть! Могу прислать Софочку… Что? Сразу в номер?!

Старший оперуполномоченный невольно навострил ухо. В какой номер? В гостиничный?

— С ней ты договоришься?.. Ты, блин, со мной сначала договорись!

Круглолицая барменша поставила перед старшим опером чашечку растворимого кофе.

— О чём это он? — негромко спросил тот.

— Серёженька-то? А он детский журнал издаёт. «Кренделёк» называется, может, видели? Красочный такой! Художницы у него. Ну вот он их ещё и в другие издания пристраивает…

— А кто он вообще?

— Первый поэт России, — с гордостью шепнула барменша.

Старший оперуполномоченный недоверчиво оглянулся на гостеприимно распахнутую дверь бара.

— На Аллее, блин, снимешь! — кричал в трубку второй по счёту первый поэт России. — Там их полно — сидят, шаржи малюют… Они тебе, блин, такого изобразят!.. — фыркнул, отключился и, спрятав телефон, вновь нахохлился над столом.

— Про Пешко слышал? — выждав минуту, как бы невзначай полюбопытствовал опер.

Не спеша с ответом, стареющий юноша вновь омочил уста сначала в рюмке, затем в стакане.

— Рифма должна быть нравственной, — назидательно сообщил он — и замкнулся, замолчал.

— Это как? — опешил Мыльный.

— Нельзя рифмовать «мелочи» и «желчи».

— Почему?

Нетрезвый педант взглянул на опера с сожалением.

— Во-первых, неточно, — буркнул он.

— А во-вторых?

— А во-вторых, «жёлчь» пишется через «ё». В словари тоже иногда надо заглядывать.