Пелам Вудхаус - Псмит в Сити

Будь лето дождливым, возможно, он набрался бы терпения. Но оно, как назло, выдалось редкостно погожим. После холодной недели в начале мая наступила жара. Май шествовал в пылании солнечного света. По всей стране бэтсмены набирали очки.

Несколько лет Майк пробыл кандидатом Мэрилбоунского крикетного клуба и стал его членом в свой последний сезон в Рикине. Раза два в неделю он умудрялся выбраться для получасовой тренировки на поле «Лорда» у сеток, а по субботам в банке устраивались матчи, в которых он обычно с блеском отбивал довольно средние клубные подачи. Но этого ему было мало.

Наступил июнь, принесший еще больше солнечной погоды. Атмосфера в банке казалась даже еще более душной, чем раньше.

Если внимательно рассмотреть поступок, который кажется следствием внезапного порыва, то обычно выясняется, что он лишь заключение длинной череды событий. Само по себе заключительное событие не могло бы воздействовать подобным образом. Но после того, как путь ему был вымощен, оно обретает судьбоносность. Хулиган, наносящий удар по шлему полицейского, выглядит жертвой внезапного порыва. На самом же деле шлемобитие — плод недель ежедневных встреч с констеблем, во время каждой из которых неприязнь к его шлему и идея сокрушения этого шлема понемногу увеличивались, пока в финале не превратились в поступок.

Вот что происходило с Майком. День за днем на протяжении лета, пока Сити становилось все более раскаленным и душным, ненависть к банку все более заполняла его сознание. И требовалось лишь относительно умеренное искушение, чтобы он восстал и принял последствия.

Псмит замечал его накаленность и пытался ее охлаждать.

— Не все в порядке, — сказал он, — с товарищем Джексоном, Солнечным Светом Домашнего Очага. Я замечаю некоторую проваленность щек. Персиковый оттенок в цвете вашего лица более не достигает идеала. Ваш взгляд дик, ваш веселый смех более не оглашает банк, не понуждает нервных клиентов подскакивать с испуганными восклицаниями. Вы держитесь как человек, чей единственный друг на земле — рыжий пес, и кто лишился своего пса. В чем причина, товарищ Джексон?

Они беседовали в квартире в Клементс-Инн. Вечер был жарким. В открытые окна слабо проникал рев Стрэнда. Майк подошел к окну и выглянул наружу.

— Меня тошнит от всей этой лабуды, — сказал он коротко.

Псмит бросил на него вопросительный взгляд, но ничего не сказал. Раздражение Майка причиняло ему много неудобств, которые он сносил в терпеливом молчании, уповая на лучшие времена. Из-за очевидной взбудораженности Майка, его отвращения ко всему и вся искать развлечений по вечерам теперь оказывалось затруднительным. Майк пытался бодриться, как мог, но был не в состоянии избавиться от ощущения, что он заперт в клетке, ощущения, питавшего его раздраженность.

— Какая лабуда все это, — сказал Майк, вновь садясь. — Ну, какой в этом толк? Потеешь весь день за конторкой, день изо дня за примерно два пенса в год. А когда дотянешь до восьмидесяти пяти, тебя отправляют на свалку. Это не жизнь, а чертово прозябание.

— Ты, случаем, не жаждешь стать пиратом и брать на абордаж испанские галеоны или чего-нибудь еще такого, а? — осведомился Псмит.

— И вся эта лабуда об отправлении на Восток, — продолжал Майк. — Чего хорошего в том, чтобы отправиться на Восток?

— Из беззаботных разговоров в конторе я установил, что, отправляясь на Восток, становишься важной персоной, — сказал Псмит. — Десяток туземных клерков под твоим началом взирают на тебя снизу вверх, как на Последнее Слово в великолепии, а под конец женишься на дочке губернатора.

— А под конец схватываешь какую-нибудь гнусную лихорадку и пинком вышвыриваешься из банка.

— Вы смотрите на мрачную сторону, товарищ Джексон. Я же будто вижу, как вы восседаете в кресле, преданные кули машут над вами опахалами, и вы говорите какому-нибудь восточному владыке, что можете уделить ему пять минут. Насколько я понимаю, служба в банке на Дальнем Востоке одна из самых блаженных синекур в мире. Миллионы туземцев ловят малейшее ваше слово. Полные энтузиазма раджи отводят вас в сторону и втискивают вам в руку драгоценные камни в знак уважения и почтения. Когда вы проезжаете мимо на спине слона кто-то ударяет в гремящий медный гонг! Банкир Бхонг! Неужто такая перспектива не находит хоть какого-то отклика в вашем щедром юном сердце? Мне дали понять…

— Я готов бросить все это и стать профессионалом. По рождению у меня есть право играть за Суррей. И это все, на что я более или менее гожусь.