Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

Это она Катькины шуточки имеет в виду. С непривычки они действительно немного шокируют. Но почему мымра? Мне, например, Кэт всегда казалась очень интересной женщиной.

– Открывает мне дверь какое-то чудище. Рыжее, волосенки короткие, ресницами хлопает, как коровища… И бородавка отвратительная на плече.

Вот женщины! И когда только Маша успела разглядеть?! У Катьки на плече действительно есть родинка, но уж никак не бородавка. Вполне симпатичная родинка.

– Я вежливо спрашиваю: вы не знаете, где Арсений? А она, – голос Марии опять стал ехидным и тоненьким: – По какому это такому праву вы, мол, интересуетесь судьбой Арсения? Я отвечаю, что ты мне срочно нужен. А она лопочет какую-то чушь.

– Так, значит, это Катька дала тебе адрес? – догадался я.

– Дала! – передразнила Маша. – Клещами из нее еле вырвала. Эта шалава под конец даже дверью хлопнула. А я думаю: хлопай-хлопай, все равно не нахлопаешься. До Арсения тебе нет никакого дела, а еще любовница называешься…

– Да Катька мне вовсе не любовница! – взмолился я. – Мы просто учились с ней вместе…

– В месте! Знаю уж я эти места. Пришлось вот опять отпрашиваться.

Теперь мне все стало ясно. У мадам Еписеевой очевидный детективный талант. Чтобы поставить точку в нашем разговоре, я наклонился и крепко поцеловал Машу. Мы стояли напротив Анютиного домика. Ну и черт с ней!

Поцелуй мадам Еписеевой был зеркальным отражением змеиного и расчетливого прикосновения Анютиных губ. Мария целовалась непоследовательно и искренне. И никакого привкуса детского крема, лишь легкий аромат губной помады.

Мы с Марией еще немного потоптались на дороге. Наконец она спросила:

– Мы когда-нибудь куда-нибудь дойдем?

– Мы почти пришли, – правдиво сказал я. – Видишь стеклянную крышу? Там я и живу.

В этот момент из дома Анюты вынырнул Альфред Бега. Из овчинного полушубка торчала маленькая непокрытая голова с усиками.

– Бонжур, Арсений, – невесело проговорил он.

– Это еще что за чучело? – тихо спросила Мария.

– Месье Бега, маэстро английских лужаек и газонов, – представил я француза. – А это Мария. – Я помялся, не зная, как охарактеризовать свою спутницу. – Моя невеста…

– О! Кель бель! – только и сказал француз.

Мадам Еписеева ничуть не удивилась своей новой должности. Она потянула меня за рукав к дому Афанасия Никитича. Я оглянулся и крикнул:

– Прощай, Альфред! Я, наверное, скоро уеду…

– Я присмотрю за твоей землей, – ответил месье Бега. – Если хочешь, могу разбить огромный газон… – Он вжал голову в плечи, посмотрел на спину Марии и пробормотал: – Такая фемина! Ку же пар эль? Но что мне до нее, – перевел Альфред. – Мне предстоит скорбный путь, виз долороза.

– Анюта? – прохрипел я, влекомый мадам Еписеевой.

Бега кивнул и двинулся в противоположную сторону. Его тщедушная фигура вскоре скрылась из виду. А мы с Марией подошли к дому-теплице.

Афанасий Никитич сидел за столом и вязал очередную жилетку или берет. Я сказал ему, что уезжаю.

– С этой? – недовольно буркнул старик. – Что-то она больно быстро взяла тебя в оборот. Хлебнешь ты с ней горя. Брал бы лучше мою Катьку.

Ну как объяснить суть наших с Кэт отношений и не обидеть старика? Я решил сказать, что Мария моя сестра.

– Что-то не похожа. – Афанасий Никитич недоверчиво посмотрел на Машу, которая разглаживала мой костюм.

За время, проведенное в деревне, костюм превратился в бесформенную тряпку.

– Двоюродная, – пояснил я.

– Ну что, сестра, – неожиданно прокряхтел старик и застучал спицами, – увозишь, значит, Арсения моего? С кем же я теперь пули отливать буду?

– Увожу, дедушка, – ответила она. – А для пуль вы другого дурака найдите. Мой проживет и без уголовщины.

Афанасий Никитич пожал плечами, не понимая, какая связь между уголовщиной и преферансом.

Мария взглянула на меня.

– Ну, Сеня, одевайся. Пора ехать.

Я печально оглядел скромное убранство дома Афанасия Никитича. Верстак, карта Московской области, буфет. Все-таки здесь я был немного счастлив. Да, я тосковал, но это была тоска по несбыточному, реальность же вполне устраивала меня.

Чуть дольше мой взгляд задержался на Катькиной детской фотографии в рамочке. Снимок висел на самом видном месте. Фотограф словно предугадал излюбленную позу взрослой Кэт. Симпатичная девчушка с бантиками прижимала к уху трубку игрушечного телефона. Лицо ее было серьезным, словно на том конце бутафорского провода кто-то жаловался на свою судьбу. Возможно, на том конце был толстый мальчиш с недовольным лицом. Помнится, у меня тоже где-то завалялась подобная фотография с телефоном.