Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

А именно часа через два я вскочил на сцену и крикнул:

– А теперь – «Таганка»! Ленька, давай! Жарь!

Женщины принялись рукоплескать.

– Тага-а-анка! – захрипел я, не дожидаясь аккомпанемента.

– Сеня, не надо, – предостерегающе пробормотал Тимирязьев. – Иди к себе в номер.

Но я не послушался, а, наоборот, соскочил со сцены, подбежал к ореховскому столику и потянул скатерть на себя. Заставленная грудой закусок, бутылок и толстых локтей работниц химпроизводства скатерть не поддалась. Я потянул сильнее. Тарелки беззвучными осенними листьями спорхнули на пол.

– Плачу за все! – крикнул я и тут же сильно преувеличил свой статус: – Как директор этого гадюшника!

После этих слов все покрылось каким-то лиловым туманом, слегка отдающим духами «Красная Москва» и «Незнакомка». Сквозь эту пелену пару раз прорвалось было перекошенное от злости лицо нашего директора Владимира Михайловича Помазкова.

Очнулся я лишь под утро, обнаружив перед своим носом желтоватые обои номера первой категории на втором этаже.

Я немедленно перевернулся на другой бок. На меня испуганно уставились чьи-то глаза, наполовину прикрытые одеялом.

– Приставать будете, – раздался дрожащий голос.

Приставать? Да я пошевелиться-то толком не мог.

– Не буду, – просипел я и понял: что-то произошло. – А что случилось?

Одеяло шевельнулось. Из-под него высунулись пухлые девичьи щеки с персиковым пушком.

– Да так. Вы песню какую-то спеть хотели, а вам не дали… Ну вот вы и побили посуду. Хотели милицию вызвать, но Тамара из гальванического сказала, что не надо…

Опять эта гальваническая Тамара.

– А здесь я как оказался?

– Очень просто. У девочек у всех двойные номера… С соседками. А я – одна. Я говорю им, он же приставать начнет. А они говорят, да он же всего на одну ночь… Утром мы, мол, его заберем.

– Ясно, – подытожил я.

Дожидаться, пока меня заберут «девочки», не хотелось. Доковыляв до двери, я обернулся.

– Звать-то вас хоть как?

– Елена…

Персиковые щеки качнулись в мою сторону. «Ох и растолстеют же эти щечки года через три-четыре», – подумал я и поспешил убраться восвояси.

В «Полевом стане» я проработал еще дня два. После чего директор уволил меня без выходного пособия. По собственному желанию. Вот именно, по его собственному.

Но связь с Еленой, по случайной странности, не оборвалась. Примерно через месяц после моего неудачного эстрадного дебюта ко мне домой ввалился Ленька Тимирязьев. (От великого садовода этот великий саксофонист отличался лишь мягким знаком в фамилии.)

– Привет, старик! – крикнул он с порога. – Пляши!

– Я уж раз сплясал, премного благодарен.

– Тебе письмо, дурилка картонная!

– Знаешь, Леня, у меня с тобой всегда одни неприятности, – пробурчал я. – Хорошо еще, в трудовик ничего не записали. А то работал бы я сейчас не учителем, а дворником.

– Ну, старик, это уж ты сам виноват. Хороший мог бы навар слупить за каникулы. А письмо и правда есть. – И Ленька достал из-за пазухи нечто, весьма смахивавшее на солдатский треугольничек.

– Это что, с фронта? – поинтересовался я.

– Почти. Из Орехова-Зуева. Тебе ничего не говорит это название?

М-да. Я скривился. От названия этого населенного пункта меня просто выворачивало наизнанку.

– Пришло на адрес нашего гадюшника, – жизнерадостно объявил Ленька. – Но адресовано тебе. Девушка, похоже, не в курсе, что тебя после вашего с ней праздника уволили…

Я разорвал конверт, оттуда выпал розовый клочок.

Уважаемый Арсен! (Тьфу ты, пропасть!) Вас уже уволили? Нехорошо что так получилось. А все выходит изза нас. Что поделать ктото отдыхает а ктото работает. (Логикой и знаками препинания автор не грешил.) Если вас никуда не берут можете приезжать к нам в Орехово. На химический. Может коечто получиться…

И подпись: «Елена Кондакова». Ленька глянул на мое ошарашенное лицо и гаденько ухмыльнулся:

– Что, старичок, одна из твоих тогдашних компаньонок запала?

– Ну какой я тебе старичок, – почему-то рассвирепел я. – Ты принес письмо? Принес! Почтальон сделал свое дело – почтальон может уходить. Где расписаться?

– О-о! – протянул Тимирязьев. – Да тут любов! Ну ладно, ты слюни-то не распускай. Я к тебе попозже загляну…

И исчез. Я услышал, как он спускается, отчаянно чертыхаясь и цепляясь хилыми плечами за почтовые ящики. Будто и впрямь почту разносил. Я вздохнул и задумался, что бы могло означать это письмо.