Пэлем Вудхауз - Дядя Динамит

— Это верно.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Желаю счастья.

— Мерси.

— Тебе… х-ха… и ей. Главное, ей.

— Ну, естественно!

— Ты сможешь его обеспечить?

— Надеюсь.

— Интересно, как, если ты все время распутничаешь со служанками?

— А?

— Ты слышал.

— Распутничаю?

— Да.

Мало кто вынесет спокойно такие слова. Мартышка налил себе виски и, взмахнув стаканом, как король Артур — Эскалибуром, начал речь в свою защиту.

Нет, сказал он, не распутничает все время, да и вообще не распутничает. Прежде всего, уточним термин. Предложить сигарету — не распутство. Прикурить

— тоже. Оказавшись ночью в гостиной с общительной служанкой, всякий воспитанный человек будет учтив.

Он поболтает с ней. Он предложит сигарету. Если она согласится, он поможет закурить. Так, по крайней мере, думает Мартышка: так думали бы сэр Галахад и шевалье Байяр, которых никто не обвинял в распутстве. Очень жаль, что у некоторых такое грязное воображение, ибо, надо сказать, чистому все чисто.

Речь удалась на славу, и мы не удивимся, что Билл покачнулся, словно дуб под ветром. Однако, прочистив горло. вспомнил все благородство своей миссии и снова обрел ту спокойную мощь. которая его отличала.

— Возможно, — сказал он, — но я видел, как ты целовал Элзи.

Мартышка удивился:

— Я?

— Да.

— Элзи?

— Элзи.

— В жизни я ее не целовал!

— Целовал. На ступеньках.

Мартышка хлопнул себя по лбу.

— И верно! Ты подумай… Целовал — но по-братски.

— Прямо, по-братски!

— Да, — не сдался Мартышка, словно часто видел, как целуют служанок их братья. — Если бы ты все знал…

Билл поднял руку. Он ничего не хотел знать и, подойдя к бывшему другу, посмотрел на него так, словно он-аллигатор, которого надо укротить взглядом.

— Твистлтон!

— Какой я тебе Твистлтон?

— Как хочу, так и называю. Твистлтон, имей в виду: оторву голову, выпотрошу брюхо…

— Ну, что ты, честное слово!

— …голыми руками. Чтобы этого больше не было!

— Чего?

— Сам знаешь. Ты кто, Дон Жуан? Мотылек? В общем, хватит. Сдерживай себя. Брось служанок. Ты женишься на прекраснейшей из девушек. Она любит тебя, доверяет…

— Да постой ты!

Мартышка замялся, поскольку Билл снова поднял руку. Жест этот очень эффективен в исторических пьесах, где мигом успокаивает разъяренные толпы. Однако сейчас он помог и в жизни — видно, тут важен размер руки. Измученному Мартышке показалось, что она не меньше окорока.

— Наверное, — продолжал Билл, — ты думаешь, какое мне дело.

— Нет. Нет. Ничего я не думал.

— Хорошо, я скажу. Я люблю Гермиону всю мою жизнь.

— Правда?

— Правда. Много лет. А ей не говорил.

— Не говорил?

— Конечно. Она ничего не знает.

— Вон что!

— Но я обязан печься о ее счастье, как…

— Гувернантка?

— Старший брат. Печься, как брат, и смотреть за тем, чтобы к ней не относились как к пустой игрушке.

Это Мартышку удивило. Он не думал, что к Гермионе можно так относиться.

— К игрушке, — повторил Билл. — Пусть выходит за другого…

— Молодец!

— Да, мне тяжело, но если хочет — пусть выходит. Я желаю ей счастья.

— Правильно!

— Но помни, Твистлтон, — прибавил Билл, и, взглянув на него, Мартышка вспомнил директора школы, с которым пятнадцать лет назад у него был разговор о том, можно ли носить в класс белых мышей, — помни, если я пойму, что другой видит в ней игрушку, не дает ей счастья, разрывает сердце, я оторву ему голову и удушу его, как…

— Собаку? — подсказал Мартышка.

— Нет, не собаку. Кто душит собак? Как змею.

Мартышка мог сказать, что и змей душат редко, но ему не хотелось. Странно оцепенев, смотрел он, как собеседник подходит к столику, наливает виски, прибавляет очень мало воды, выпивает все это и направляется к двери. Она закрылась. Он остался один.

То чувство, которое испытал полицейский, которого ударил по шлему брат Элзи Бин, уже проходило, когда из музея послышался странный крик, а там и голоса. Сжавшись в кресле, словно заяц в норе, Мартышка не сразу узнал их. Один из них волновался: другой его успокаивал.

Хлопнула дверь, потом вторая, и в гостиную вошел лорд Икенхем.

3 Недавняя беседа не повлияла на него: он был беспечен и спокоен, каким и бывает английский пэр, когда вспомнит, что в гостиной остался графин виски. Другие, послабее, дрожали бы всем телом, но он сохранял ту мягкую невозмутимость, которой отличается рыба на льду. Сердце у Мартышки уже не только прыгало а lа Нижинский, но и громыхало а lа мотор, но все же ему показалось, что глава их семьи что-то напевает.