Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон

Поняв, что от Маш-Касема больше ничего не добьешься, я решил отправиться к Асадолла-мирзе, но, прежде чем я вышел из дому, он сам появился: забежал справиться о моем здоровье. Увидев меня на ногах, он очень обрадовался:

— Нет, подумать только! А этот бестолковый Насер оль-Хокама заладил одно: «тиф»… Хорошо еще, что не сказал «болезнь роста»!

Я попробовал было поговорить с ним наедине, но потом сообразил, что он чем-то озабочен или, может быть, просто не хочет вдобавок ко всем семейным неурядицам выслушивать еще и мои любовные жалобы.

Князь немедленно начал разговор с отцом:

— Ну, что слышно? Генерал Веллингтон еще не приехал арестовывать нашего Наполеона?

— Я сам еще не видел агу, но утром спрашивал Маш-Касема, тот говорит, что, с тех пор как семью отправили, он немного успокоился. Конечно, сегодняшнюю ночь опять провел не раздеваясь…

— Может, заглянем к нему, посмотрим?

Отец с Асадолла-мирзой направились к дядюшкиному дому, я, немного помедлив, последовал за ними. Дядюшка даже не взглянул на меня. Похоже, что он и не слыхал о моей болезни, а если и слыхал, то ничего не понял. Он был в темном костюме, на лацкане пиджака поблескивал орден Мохаммада Али-шаха. Меня поразила его необычайная бледность и глубоко запавшие глаза. Он тихо сидел в кресле. Услыхав шаги отца и Асадолла-мирзы, дядюшка попытался привстать, но не смог. Асадолла-мирза начал было свои шутки, но при виде осунувшегося дядюшкиного лица смешался и замолк. Слишком заметно было, что если дух дядюшки и обрел спокойствие, то плоть его безмерно ослабела.

Отец сказал:

— Вы немного бледны сегодня, наверно, спали плохо. Вам бы полежать лучше.

— Я уже свое отдохнул, — тихим голосом ответил дядюшка, — теперь время бодрствовать.

Я заглянул во двор, в комнаты — все вокруг было пусто и печально. Кроме дядюшки и Маш-Касема, в доме не осталось никого. На дверях висели большие замки.

Асадолла-мирза, встревоженный, дядюшкиным состоянием, сказал:

— Я тоже думаю, вам не помешало бы еще отдохнуть, по-видимому…

Но дядюшка с неожиданной твердостью проговорил:

— Асадолла, возможно, я немного ослабел, но я хочу, чтоб они знали: воин и в плену остается воином… Они не должны видеть моей слабости.

— Моменто, разве воин никогда не спит? Мы прекрасно знаем из истории, что даже Наполеон в ожидании прибытия представителей союзников позволил себе поспать.

— Асадолла, они мечтают захватить меня окончательно разбитым, чтобы имя мое было опозорено в истории…

— Но, ага…

Асадолла не успел закончить фразу, так как с улицы послышался сильный шум. Дядюшка, не сводя глаз с двери, взволнованно произнес:

— Что там?… Кажется, пришли!

Асадолла-мирза уже хотел пойти выяснить, но тут появился Маш-Касем.

— Из-за чего шум, Маш-Касем?

— Да это у Ширали с чистильщиком разговор вышел.

Дядюшка, приосанившийся было, опять откинулся на спинку кресла и снисходительно спросил:

— Так что же случилось? Ушел чистильщик?

— Какое там ушел… Ширали только замахнулся этой ногой бараньей, так он от страха-то словно на крыльях полетел… Все свои причиндалы, щетки-шмотки тут побросал.

Дядюшка, совершенно успокоенный, повернулся к Асадолла-мирзе:

— Ничего страшного. Этот голодранец не столько трудился, сколько на чужих жен и дочерей зарился.

— Бог вас вознаградит, ага, — тут же поддакнул Маш-Касем. — Жаль, что сразу так не сделали. Я с самого первого дня говорил, что этот парень мерзавец.

Дядюшкин лоб покрылся испариной. Он держался рукой за сердце, но продолжал все так же прямо и твердо сидеть в кресле. Несколько минут все молчали, потом дядюшка обратился к Маш-Касему:

— Касем, ты уложил мой гетры?

— Которые вы поверх башмаков одеваете?

— Да, те самые.

— Обе пары положил.

Отец и Асадолла-мирза то и дело поглядывали друг на друга, но, похоже, не находили, что сказать. Молчание становилось тягостным. Маш-Касем потихоньку вышел.

Дядюшка ровным голосом произнес:

— Асадолла, все свои дела я привел в порядок, теперь могу спокойно ехать. Но у меня есть к тебе просьба…

Дядюшке не удалось договорить, так как за окном раздался страшный гвалт, на этот раз со стороны сада. Дядюшка выпрямился в кресле, вслушиваясь в нестройный хор голосов, на фоне которого можно было различить голос Маш-Касема, кричавшего, что он ни за что не даст побеспокоить агу.

Отвернувшись, дядюшка хрипло сказал:

— Вроде пришли… Асадолла, погляди, что там делает этот дурак Касем?… Он, кажется, оказывает сопротивление, хотя я приказывал ему не сопротивляться!