Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 2

— Этой осенью лист падает не так, — отрезал Герман.

— Мне очень нравятся женщины, — сказал Резо Габриадзе, — но они такие странные…

— Да чем же странные?

— Им нравятся мужчины!

Парадокс у Габриадзе — не попытка остроумия, а воздух, которым дышит этот нежный гений.

— Виктор, знаете, что такое двадцать первый век? Это когда едешь по Осло, а тебе звонят из Канберры и говорят: «Вам направо».

Или:

— …Ах, Виктор, я самый трусливый человек на свете, но под диваном больше нет места…

Его трусость — особого рода.

— Я уже тридцать лет борюсь с грузинским народом… — посетовал как-то Резо. — У меня возле дома есть маленькая цветочная клумба. Очень маленькая. Я посадил там фиалки.

Вздох и завершение экспозиции:

— Но людям короче идти через клумбу, чем ее огибать…

Пауза, дающая собеседнику время уяснить экспозицию.

— На следующий год я посадил фиалки снова. Их снова вытоптали.

Пауза.

— Еще через год я посадил фиалки в третий раз…

Резо подвесил еще одну паузу — и взял в руки невидимые монтажные ножницы:

— Так мы и прожили эти тридцать лет. Я весной сажаю фиалки, но люди идут только прямо.

Вздох притворной покорности пролетел по веранде тбилисского кафе, и сюжет вышел на коду:

— И постепенно я стал приходить к выводу, что, возможно, они меня победили…

Дело было в семидесятые годы прошлого столетия.

Петр Наумович Фоменко поставил в Тбилиси спектакль. Банкет по этому случаю имел место в гостинице «Иверия», в ресторане, располагавшемся на высоком этаже.

Когда тосты пошли на второй десяток, слово взял немолодой грузин торжественного вида.

— Я хочу предупредить, — сказал он. — Если кто-то не выпьет со мной этот тост — клянусь, я выпрыгну в это окно!

И, подняв бокал, произнес:

— За великого сына Грузии, вождя народов, Генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина!

В драматической тишине раздался голос Петра Фоменко:

— Прыгай, сука.

Дело было в середине шестидесятых.

Михаил Козаков, зайдя навестить маму, застал у нее немолодую пару: русского эмигранта, приехавшего по случаю «оттепели» посмотреть на Родину, и его жену, француженку.

К прискорбию, она не понимала по-русски и участвовать в разговоре не могла.

А разговор как раз пошел об «оттепели», о поэзии, о классических именах, только-только легализованных после смерти Сталина: Мандельштам, Цветаева…

Из Цветаевой молодой вдохновенный Козаков и начал читать — «Попытку ревности». Недавно узнавший эти великие строки, он с пылом неофита спешил поделиться ими с миром.

Как живется вам — хлопочется —

Ежится? Встается — как?

С пошлиной бессмертной пошлости

Как справляетесь, бедняк?

Немолодой эмигрант слушал с большим интересом.

После мраморов Каррары

Как живется вам с трухой

Гипсовой?..

— Замечательно, — вздохнул гость.

Потом мужчины отошли к окошку покурить.

— А знаете, Михаил, — помолчав, сказал гость, — это стихотворение посвящено мне… А труха гипсовая — вот.

И показал на свою жену. Та церемонно поклонилась. К счастью, она совсем не понимала по-русски.

— Вот, — скорбно молвил бородатый детина рядом со мной. (Дело было в ЦДЛ, у книжного развала.) — Рубцов! Гноили его, не печатали… А умер — оказалось: гений!

Он помолчал и добавил:

— Вот и я так же.

В семьдесят пятом году на экраны вышел фильм «Звезда пленительного счастья». Молодой артист Владимир Качан спел там песню Булата Окуджавы на музыку Исаака Шварца — ту самую, про кавалергардов.

Может быть, век и недолог, — но не у этой песни!

Счастливая судьба «Кавалергардов» обеспечила артиста надежным куском хлеба. К концу третьего десятилетия, однако, этот кусок начал вставать у Качана поперек горла: где бы он ни выступал, дело неизбежно заканчивалось «кавалергардами».

Россия и заграница, рабочий класс и трудовое крестьянство, элитарные залы и «чес» по клубам… Десятилетия напролет, не реже двух раз в неделю… И взгляд туманится слегка.

В общем, Качан допелся!

Как-то, под восьмое марта, его позвали выступить перед работницами ЗАГСа. Артист запел «Кавергардов» и пел, как говорится, на автомате, пока, на словах «не обещайте деве юной любови вечной на земле», не уперся взглядом в надпись «Комната жениха»…

Маленькая Мила и ее мама привезли из Одессы подарок для дедушки — соломенную шляпу с кантом.