Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 2

Но советская власть умела быть тонкой — и члену ЦК ВЛКСМ Табакову дали Орден Почета. На тебе цацку — и оправдывайся дальше перед Гавелом!

Хорошая технология, иезуитская, проверенная…

— Они должны дать тебе Орден Почета, Витек!

О да. И, по новым временам, долю в «Газпроме».

Проклятье театрального критика — просмотр спектакля в присутствии режиссера. Кинокритику легче: поглядел фильм на диске — написал рецензию… А тут — зажигается свет, а этот ирод сидит в трех метрах и смотрит тебе в глаза!

Рецепт спасения принадлежит Александру Свободину. Он инструктировал молодых коллег: бежать не надо! Надо самому подойти к режисссеру, крепко пожать ему руку, с вызовом сказать «А мне понравилось» — и быстро уйти.

Второй вариант текста при рукопожатии: «Есть о чем поспорить!»

И быстро уйти.

Как видите, быстро уйти — общий знаменатель в этом несчастном случае…

— Старик! — вскричал Александр Филиппенко. — Какое счастье, что я тебя встретил! Это судьба! Осенью летим в Кахетию!

— Мы с тобой?

— Да! Ты был в Кахетии?

— Нет.

— Ты ничего не понимаешь в жизни! Осенью надо лететь в Кахетию!.. С концертами! Два концерта, по отделению!

— А…

— Всё! Молчи пять минут, завтра с утра звони, согласуем даты. Пока!

Осенью, в Кахетию, с Александром Филиппенко! Мысленное троекратное раскатистое «ура»… Утром первым делом бросаюсь к телефону.

— А Александра Георгиевича нет.

— А когда будет?

— Через две недели. Он сейчас в Берлине.

— Как в Берлине?

Несколько секунд мысленно щиплю себя за все места. Нет, вроде бы вчера не привиделось…

— Передайте, что я звонил…

Через пару месяцев случайно встречаемся снова.

— Как насчет Кахетии? — спрашиваю.

— Какая Кахетия? Ах, да… Забудь. Старик! Я сейчас репетирую Платонова… Слушай!

И, взяв за рукав, большими вкусными кусками, прямо в фойе зала Чайковского, выдает мне Платонова…

Какое, действительно, счастье, когда встречаешь Филиппенко! Никакой Кахетии не надо.

Дело было в середине восьмидесятых в газете «Собеседник».

Я сидел, правя свою колонку, а рядом с дикой скоростью колошматил по электрической пишмашинке «Оптима» юный Дмитрий Быков. В комнате стоял пулеметный треск.

Не переставая колошматить, Быков рассказывал какой-то анекдот, в голос ржал над анекдотом ответным, о чем-то с кем-то спорил и одновременно разговаривал по телефону, прижав трубку ухом к плечу и не забывая пощипывать проходящих мимо девиц. В этом последнем случае он продолжал колошматить по клавиатуре пальцами свободной руки. Треск не прекращался ни на секунду.

Минут через десять он протяжно выкрикнул женское имя. Вошла секретарша, и Быков широким дугообразным жестом передал ей вынутый прямо из машинки горячий лист — на полосу!

Я оторопел.

— Быка, — говорю, — ты с ума сошел. Ты хоть перечитай, чего написал!

— А чего там читать, — отвечает это дите Парнаса. — Там все нормально.

— Девушка, — говорю, — дайте листик.

И вот я читаю быковскую колонку, написанную при мне за десять минут этого бедлама, — и холодею от зависти. Потому что это — хороший текст! С мыслью, с композицией, с юмором, с внутренними перекличками. Без единой синтаксической ошибки или опечатки.

Вот же гад…

— один из сценаристов гайдаевской классики.

Однажды я видел своими глазами (и имел счастье рассказать об этом Якову Ароновичу), что такое настоящая слава.

Дело было в московском артистическом клубе в начале двадцать первого века. В полумраке над стойкой работал телевизор — без звука, как часть дизайна и осветительный прибор. И пошла по телевизору «Кавказская пленница»…

Кто-то из сидящих в зале «поймал» и озвучил одну реплику. Из-за соседнего столика тут же подали следующую. Постепенно в игру включились другие столики…

И мы озвучили фильм до самого конца!

Текст отскакивал от зубов — страна знала его наизусть.

…мы встретились с Костюковским совсем незадолго до его смерти. Девяностолетний Яков Аронович предупредил:

— Виктор, я вам сейчас скажу слова, которые мне почти некому сказать.

И после паузы произнес:

— Я рад вас видеть.

— Я останавливаю съемки на год, — заявил Алексей Герман. — Мне нужен падающий лист…

— Но ведь еще только октябрь, — робко возразил кто-то.