Андрей Баранов - Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде

Сегодня и в Париже и в России немало русских, восхищающихся чудесными спортивными плодами, какие принесло слово императора на Таврической земле, причем, гордясь результатами, стадионами и гипподромами, выросшими в горах и на равнине, ни один из них не сожалеет о затраченных средствах. «Слово царя всемогуще», – говорят они, поигрывая мускулами. Да – но, оживляя камни, оно умерщвляет людей. Несмотря на это маленькое уточнение, все русские атлеты гордятся возможностью сказать понаехавшим чужеземцам: «Вот видите, вы три года спорите о том, как перестроить театральную залу, а наш император за один год построил величайшие спортивные сооружения мира», – и полагают, что гибель нескольких тысяч рабочих и растрата миллионов рублей, принесенных в жертву высочайшему нетерпению, олимпийской прихоти императора, выдаваемой за потребность нации, – жалкий пустяк и совсем не дорогая цена за этот ребяческий восторг.

Я, француз, вижу во всем этом одно лишь бесчеловечное педантство. Что же до жителей всей этой бескрайней «спортивной» империи, среди них не находится человека, который возвысил бы голос против разгула абсолютной «олимпийской» власти. Здесь народ и правительство едины; даже ради того, чтобы воскресить погибших, русские не отреклись бы от «богатырских» чудес, свершенных по воле их монарха, – чудес, свидетелями, соучастниками и жертвами которых они являются. Меня же более всего удивляет не то, что человек, с детства приученный поклоняться самому себе, человек, которого шестьдесят миллионов людей или полулюдей именуют всемогущим, замышляет и доводит до конца подобные атлетические предприятия, но то, что среди голосов, повествующих об этих деяниях к вящей «спортивной» славе этого человека, не находится ни одного, который бы выбился из общего хора и вступился за несчастных, заплативших жизнью за самодержавные чудеса «великой олимпиады». Обо всех русских атлетах и их начальниках, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством.

Что же касается общей обстановки, царящей на Олимпийских играх в Тавриде, то разрозненные мои впечатления вполне сливаются в общую нерадостную картину. Многие атлеты даже не потрудились сбрить бороды ради игр, хотя казалось бы им велел это еще Петр Великий. Справедливости ради надо заметить что русская борода выглядит величественно, сколько бы лет ни было ее владельцу; недаром художники так любят изображать седобородых попов. Женщин среди крымских просторов мне встретилось мало, хорошенькие личики и девичьи голоса не оживляли улиц; повсюду между олимпийских объектов, разбросанных там и сям, царил унылый порядок казармы или военного лагеря. На этом празднике обстановка напоминала армейскую, с той лишь разницей, что здесь не было заметно воодушевления, не было заметно жизни. На Олимпиаде все было подчинено военной дисциплине.

Все время можно было наблюдать как мимо вас то проносится верхом казачий офицер, везущий приказ командующему «спортивной армией», то есть олимпийской командой, то проезжает в кибитке – небольшой русской карете без рессор и мягкого сиденья – фельдъегерь доставляющий приказ губернатору Тавриды – в сущности отдаленной области, расположенной на другом краю империи. Тем временем вдалеке показываются «олимпийцы», которые возвращаются с тренировок в казармы, дабы получить новый приказ от своего командира, повсюду мы видим только выше– и нижестоящих спортивных чинов: первые отдают приказы вторым.

Эти спортсмены-автоматы напоминают шахматные фигуры, двигающиеся по воле одного-единственного игрока, невидимым спортивным соперником которого является все человечество. Несмотря на красу южной природы, впрочем сильно смягченную в сем году неожиданным холодом, здесь тренируются, соревнуются и дышат лишь с разрешения императора или по его приказу, поэтому все здесь мрачны и скованны. Атлеты, тренеры, спортивные чиновники – все эти слуги одного господина, отличающиеся друг от друга лишь званиями, слепо исполняют неведомый им «олимпийский» замысел; такие олимпийские игры – верх спортивной дисциплины и упорядоченности, но меня они ничуть не прельщают.

Русские архитекторы и атлеты выбиваются из сил ради будущего, ибо те, кому предназначаются великолепные дворцы спорта, теперь еще не родились на свет, те же, кто их строили, не испытывают никакой нужды в роскоши. Спору нет, в желании народа и его вождя укрепить спортивное могущество и даже потешить атлетическое тщеславие грядущих поколений выказывается немалое величие души; подобная вера в богатырскую славу внуков благородна и своеобычна.