Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере)

– Муж!

Они вскочили, стали лихорадочно одеваться.

Он, полуодетый, выглянул на лестничную площадку с носком в руке.

Никого.

Он облегчённо обернулся.

В комнате стоял такой же полуодетый мужчина с носком в руке.

Двое с носками в руках.

Тот приехал ночью домой.

Хотел незаметно войти.

Этот хотел незаметно выйти.

20 лет прошло.

Ужас в его сердце до сих пор.

– Скажите, я впервые в этом городе, этот трамвай идёт до вокзала?

– Да.

– Значит, я сел правильно.

– Да. Только сейчас он идёт в другую сторону, вы хоть сядьте туда лицом.

– Я тебе говорю, это он.

– А если это он, зачем ему верёвка?

– Вещи паковать.

– Да. Это он.

– Скажите, в честь чего сегодня помидоры не рубль, а полтора? В честь чего?

– В честь нашей встречи, мадам.

– Слушайте, у вас что, комары зимой?

– Не волнуйтесь. Это старый комар. Он – с лета. Сам не укусит, но за ним кодло молодёжи. И укусить могут, и обидеть, и жест непристойный показать.

Акула в Севастопольском океанариуме ест шоколадные конфеты, танцует на хвосте – унижается.

С голодухи, конечно.

И вдруг совершенно неожиданно, среди дождя и грязи, среди незнакомых свирепых людей, среди отсутствия денег и большого количества долгов, оказался я с хорошим настроением и приятными воспоминаниями.

Трое мужчин любовались фонтаном, потом застегнулись и отошли.

На пляже был такой случай.

Среди загорающих появилась голая женщина.

Она загорала и бегала в воду.

Постепенно собирались мужчины.

Среди женщин поднялся ропот. Они не любят, когда кто-то открывает их секреты. Именно женщины позвали милиционера.

Милиционер подошёл.

Она долго упиралась.

Потом надела только лифчик.

Милиционер попросил десять рублей штрафа. Она уплатила.

Он постоял и ушёл.

Толпа собралась колоссальная. Мужчины лезли друг на друга. Она оделась и убежала, провожаемая криками и свистом.

Когда мужчины разошлись, их штанов не было.

До вечера милиция развозила полуголых мужчин по домам.

Еврейская семья взяла в детдоме ребёнка на воспитание.

Девочка носила их фамилию и считалась родной.

Поступала она в консерваторию, но её не приняли.

Мать была у них и раскрыла тайну: «Примите её, она русская. Она не знает. Вот бумаги».

Её приняли.

Потом намекнули, что паспорт нужно выправить.

Девушка отказалась.

Начальник кадров настаивал.

Только мать не выдержала всего этого и умерла.

Крик на базаре:

– Ну что вы? Они её с таким удовольствием едят и дохнут. Смотреть приятно.

– Вы о ком?

– О тараканах.

75 лет русскому Одесскому или Одесскому русскому. Ещё пятнадцать лет назад это словосочетание выглядело чудовищным. Страшнее не было, чем Одесский русский.

Сегодня оно полно смысла.

Да, вот… русский одесский. На нём говорят, на нём играют. Он был вначале выстроен, потом разрушен и вот опять воссоздан. Как, будем надеяться, и город.

Как же можно было так жить, чтобы отсюда сбежала целая треть? И именно те, кого учили и воспитывали. Взяла Одесса и перебралась, остались те, кого этот город, эта нервная почва держит мёртвой хваткой.

Чего же они сбежали, если такие театры были, и такие артисты были, и песни были, и пляжи были, и танцы были… И такие спектакли были. И такие актёры играли. И такое пароходство. И такие лайнеры ходили. И такие капитаны, и такие жёны. А отворили дверь – и все рванули. Вот и весь вопрос и весь ответ: что человеку надо? А чтоб закрыто не было. Это по-русски и по-одесски – ненавижу запертость дверей. Как кошка. И миска полная, и хозяева есть, а лягу под дверь и буду ждать. Откройте. Вот я такая. Вначале туда хочу, а потом сюда хочу.

Уже два театра в Одессе построили. Если три театра в Одессе построят… Может, и захотят оттуда сюда.

Такая сильная качка.

Попал не в свою каюту.

Переспал. Вышел.

Опять попал не в свою каюту.

Переспал. Так качало.

Попал к себе через три дня.

Качка утихла.

Начались скандалы.

Началась качка.

Утихли скандалы.

Опять попал не в свою каюту!

Сильно качало.

– Ну, рассказывай, как там твоя одинокая, неустроенная, безденежная, безнадёжная и тоскливая жизнь.

– Нормально.