Михаил Крюков - Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.

– Вот тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто больше изобразить нечего!

Вопрос о «шиле» можно было не задавать. Если Лёха разрисовывает клуб железнодорожников, значит, там он им и разжился.

– А аккорд какой будет?

– Новая офицерская столовая. На 100 процентов уверен!

– Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдёшь. Найдут ещё чем нагрузить!

– Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдёт!

Лёха, действительно, уволился самым первым. Когда я через неделю после приказа позвонил в Смолянку, Лёхи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьёт водку дома. Ничего не оставалось, как восхищённо выматериться…

По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер. Прошло полгода, но Лёха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфоресцирующим составом. Ошибиться было нельзя, и я уверенно постучал. Дверь распахнулась, волосатый и усатый Лёха, радостно матерясь, облапил меня и потащил внутрь. На столе исходила паром кастрюля картошки, тут же присутствовал кусок сала, банка маринованных огурцов, буханка хлеба, две гранёные стопки и бутылка «Столичной». Я вытащил из карманов коньяк.

– Армянский. Ты выиграл!

Лёха жизнерадостно захохотал:

– Блин! Помнишь ведь! Ну давай, наливай тогда, водку на потом оставим!

Бутылка «Столичной» перекочевала в междуоконное пространство, где у Лёхи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом. Лёха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, с родителями не живёт, подрабатывает дворником, посему живёт в ведомственной квартире. После первой бутылки я не выдержал. Любопытство распирало:

– Лёха! Ну как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил недели через полторы после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!

Оказалось, Лёха был помимо художника ещё и неплохим психологом. Краем уха услышал ,что комдив, бывший родом из Ленинграда, как-то обмолвился при своём водителе, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Лёха догадался, о каком дворе идёт речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лёхе труда не составило. И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем, полыхающий осенним багрянцем клёнов до боли знакомый питерский дворик.

Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После примерно десятиминутной паузы были произнесены всего три слова:

– Васильева уволить. Завтра!

Вот так Лёха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Лёха поинтересовался:

– А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?

В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в октябре, вдруг резко остановился, потом отошёл к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:

– Видишь солдата рядом с Лениным?

Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица на стене был изображён ни кто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко. Среди множества солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:

– От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!

Лёха погиб спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стенке висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер: подёрнутые голубой дымкой приморские сопки и где-то за ними – бесконечное море…

(под Курта Воннегута)