Михаил Крюков - Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы

– Никогда такого не видел. За 15 минут две трёхтонки с четвёртого этажа. Ну, вы, ребята, и даёте. Нам бы таких грузчиков…

«Грузчики» стояли рядом. Количество их явно поубавилось, но всё равно оставалось гораздо большим, чем я предполагал заранее. Люди пришли, помогли и ушли, не дожидаясь благодарности. Незнакомые мне люди. Такое много стоит. Наконец водитель закончил пломбировать, показал мне, и я подписал его накладные.

Машина тихонько начала выползать из двора, увозя куда-то далеко вместе с моим небогатым скарбом и мою прошлую жизнь. Кстати, немногим позднее, уже на Большой земле, я понял, что и этого не надо было везти с собой. Надо было всё продавать и уезжать налегке…

– Ребята, спасибо большое за то, что вы все пришли! Пошли наверх, отметим, а то куда мне ведро сосисок-то деть?

Народ начал смеяться и повалил в подъезд. А в квартире Люба за неимением какой-либо мебели оформила импровизированный стол. Она просто застелила всю большую комнату газетами, поставила посередине ведро с сосисками, тазик с картошечкой, навалила на крышку от ведра кучу хлеба, рядом мою пачку соли, груду разнокалиберных кружек и стаканов, банки со спиртом и бутылки с водкой, и от себя добавила порезанного лука и шмат сала. Мужики просто взорвались хохотом от такой картины, а потом расселись на газеты, и понеслось…

Дальнейшее я помню плохо. Наливали, пили и говорили тосты и пожелания. Потом снова наливали и говорили, потом просто пили, а потом я уже ничего и не слышал. Придя в себя, я обнаружил, что прошло уже часа четыре, у меня болит голова, а рядом со мной сидит штурман Харик и чистит картофелину. Больше никого не было.

– Привет, Борисыч! Оклемался? Ну, давай дерябнем за то, что ты пришёл в сознание, и я пойду домой. Меня старпом попросил с тобой подежурить, пока ты в себя не пришёл. Я вот картошечки почистил, и пару сосисочек зашхерил.

Мы чокнулись. Закусили. Покурили. Штурман попрощался и ушёл. Я тоже недолго оставался в своём разорённом гнезде. Было как-то очень тяжело находится в пустой квартире, в которой прожил не один год, в которую возвращался после морей, которую считал свои домом. Я ушёл к Никитосу, предварительно зайдя к соседям и пообещав завтра прийти, навести порядок в квартире перед сдачей её ЖЭКу, и тогда отдать ведра. На следующий день квартиру я не сдал, но умудрился отобрать продовольственные деньги у тыла. Я навсегда распрощался со своим жилищем через день. И в тот же день после обеда я навсегда покинул северный город Скалистый, он же посёлок Ягельный, он же Мурманск–130, он же Гаджиево.

Приказ старпома «Грузить всё!» я припомнил через полтора месяца, когда с родственниками разгружал свои контейнеры. Мне и правда погрузили все. Не считая линолеума, содранного с пола начхимом, я ещё получил на память о службе кучу старой обуви, приготовленной к выбросу, дверцы от антресолей, коврик, лежавший перед дверью на лестничной площадке, свой почтовый ящик, точнее секцию почтовых ящиков, и самое главное – тридцатикилограммовый кусок гранита, который ребята положили просто «на память». Он до сих пор лежит у нас дома на балконе, и я сейчас даже рад этому неожиданному подарку. Это мой личный кусочек Кольского полуострова.

Сейчас меня иногда посещает одна мысль. Что если я соберусь снова куда-то переезжать? И снова повешу такое объявление, хотя бы в своём подъезде моего нынешнего шестнадцатиэтажного дома. Интересно, хоть кто-нибудь придёт?

У каждой власти есть свои символы. Монарх, сидящий на троне, держит в руках скипетр и державу. Гаишник у обочины горделиво крутит в руках свою полосатую палочку, а чиновник небрежно перекатывает в руках ручку с золотым пером. Так вот, на корабле символом такой власти является печать. Печать войсковой части, без которой, по большому счёту, нормальная жизнь на корабле невозможна. Без неё само существование экипажа в самом буквальном смысле под вопросом. Ни с довольствия личный состав снять, ни в отпуск отпустить, и даже, упаси боже, в финчасти деньги не получить. Это раньше таких атрибутов власти было несколько. Знамя полка, полковая печать, ну и казна, а сейчас на кораблях стандартный флаг, ничем не отличающийся от тех, какие выдала на соседний корабль штурманская служба, казну давно упразднили, и осталась только официальная гербовая печать, от которой так много зависит…

История эта произошла где-то за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте всё шло, как всегда, планово и пока ещё независимо от всего происходящего на Большой Земле. Корабль, как всегда, напряжённо готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и вообще ждали ухода в море как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, мужчиной был умнейшим, но совершенно не военным. Умница, полиглот, выучивший парочку иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного учёного-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир, и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее, добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А от того с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично, и вообще старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственным, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя её в каюте даже на пять минут. Печать так вдохновляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить её на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало собственную значимость старпома как начальника, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был очень неплохим человеком – мягким, незлобивым и довольно рассеянным.