Михаил Мишин: Почувствуйте разницу

Надя эта подлая кричит:

— Надо его помыть! Марина, держи его! Я за шампунем сбегаю! У меня для посуды, щелочной!..

Что тут рассказывать? Шум, визг, крик, я кусаюсь, царапаюсь, они меня в эту гадость шипучую окунают — прямо в ведро… Думал — каюк!..

Потом вытаскивают из ведра, тряпкой какой-то вытирают — а я уже и сам как тряпка мокрая. Голова гудит, глаза щиплет, вестибулярный аппарат отказывает. Лежу в углу — ничего не соображаю. Потом как сквозь туман вижу — уходит эта Надя подлая вместе с подружкой своей, тоже преподлой. Артистка за ними дверь закрыла и сейчас же догола разделась.

— Ты, — говорит, — помылся, Капа, теперь я тоже в душ хочу.

И пошла она в душ — видимо, воображала, что у нас в городе вода так все время и льется.

Вышла и говорит:

— Нету воды, Капа, представляешь?

Страшно трудно представить. А она голая на диван села — да как заплачет! Ей-богу, ревет, натурально, слезы по щекам размазывает.

— Не могу, — всхлипывает, — сил нету больше! Устала! В театре устала и в отпуск не пошла — сниматься ей, видите ли, захотелось!.. Зачем я тут, Капа? Дура, бездарь!.. Не выйдет у меня ничего! Ничего! Понимаешь?!

Меня схватила — и своим носом к моему.

— Они думают, — кричит, — Мариночка веселая, Мариночка улыбается. Я боюсь, Капа! Я не потяну!.. А этот Марк?! Тоже Феллини! Рояль на лужайке выдумал! Сам ляпнется — и меня мордой об стол!.. Понимаешь?!

Я одно точно понимал — что попал в натуральный сумасшедший дом. Хватают за шиворот, купают в дряни какой-то, жрать не дают, ревут, бормочут ерунду.

А она как начала плакать, так же вдруг и закончила.

— Ничего, Капочка. Все равно мы с тобой самые талантливые артистки. А они все дураки. Давай спать!

Меня — на руки, со мной — под одеяло. И враз заснула. Ну, делать нечего. Свернулся клубком, задремал кое-как. Беспокойно спал: приснилось, что Рыжий вместо меня к полковничихе заявился и сметану всю сожрал…

Утром рано проснулся. Не сразу и сообразил — где это я. А сообразил вылез тихонько из-под одеяла, на пол спрыгнул. Сунулся к двери — закрыта, конечно. Так, думаю. У них тут искусство, а мне с голоду подыхай. Разбудить ее, что ли? Ну, разбудишь, а тебя в какой-нибудь дряни опять вымоют. Поглядел вверх — форточка, вроде приоткрыта. Раз! — на подоконник, два! — в форточку и со второго этажа — вниз… Хорошая зарядка натощак, да?

И — к помойке. Кстати, приличную рыбью голову нашел — съел. Полегчало на душе немного — пошел в травку. Я и вообше в травке люблю поваляться. Ну а тут-то тем более, ночью не выспался — в момент заснул. И сон, видать, крепкий был. Потому что опасности я не почуял…

Р-раз! И сообразить ничего не успел — переворачиваюсь в воздухе и попадаю в какую-то душную тьму, на что-то мягкое. Я в это мягкое когтями вцепился, а оно как заорет:

— Убью! — И в меня когтями.

Я в темноте пригляделся — Рыжий! Я ему ору:

— Отпусти, дурак, это я!

Он тоже обалдел:

— Гриша, ты? Где это мы, а?

Оказалось, сидим оба внутри какой-то тесной сумки, воняет клеенкой, и, видно, куда-то нас в этой сумке несут, потому что качает. И голоса человеческие слышны — только непонятно, что говорят.

— Куда это нас? — Рыжий спрашивает, а сам дрожит весь.

— Куда, куда… Топить, наверное! — мужественно так шучу.

Рыжий шутки не понял, как завизжит!

— За что?! — орет. — Незаконно! Начальник!

Законности захотелось ему. В ответ на его вопли нас так тряхнуло — я думал, из меня кишки вывалятся.

— Заткнись, — говорю. — Сиди тихо, может, пронесет.

Трясется молча. Рыжий шепотом причитает. И вдруг кончилась тряска.

Вжик! Открывается молния, чья-то рука Рыжего за шкирку хватает — и вверх. Я только успел тоже голову высунуть, как снова: вжик! Сижу в сумке, голова наружу, сам внутри. Вижу: сумка на траве стоит, на какой-то лужайке. А на лужайке черт знает что творится! Какие-то провода, какие-то ящики, какие-то прожектора на стойках, вдали автобусы видны, те самые, вчерашние, и людей полно — и местные наши, и приехавшие вчера. Шум, беготня, суета. А посередке стоит несуразного вида штуковина с круглым стеклянным глазом. Я напротив штуковины — прямо на травке — белый рояль. Я, кстати, люблю рояль, я однажды спал на рояле, в красном уголке… А за этой самой штуковиной с глазом сидит на стульчике оператор Коля, и вид у него такой, будто все, что происходит вокруг, он тысячу раз видел и знает наперед, что дальше будет. А между Колей и роялем сидит на стуле артисточка моя, Марина, только узнать ее можно с трудом, потому что на ней длинное какое-то платье — у нас в городе никто в таких не ходит, а рядом валяется зонтик кружевной, а сама она вся в слезах. А вокруг нее кругами бегает этот лохматый режиссер, Марк, и вид у него презлющий.