Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени

— Знаем мы Ваше творчество, — с сарказмом неудовлетворённой плоти набрасывалась на художника бывшая старая дева, — только охи да вздохи доносятся из Вашей комнаты. Стыд и срам! Боишься порой ребенка в коридор выпустить!

— Да как вы можете такое говорить! Кто дал Вам право вмешиваться в мою личную жизнь!? — деланно возмущался художник, театрально закатывая глаза, — это с чем таким вы путаете звуки творческого экстаза? Я имею право на экстаз… Я член союза художников, наконец!

— Я не знаю, чего Вы там член! Я привыкла верить документам, а Вы ничего нам не показываете! Даже ни одной картиной своей перед нами не похвастались ни разу! А некоторых из посещавших Вас дамочек я впоследствии встречала на улицах нашего героического города, между прочим, колыбели трёх революций. И у всех у них, заметьте, были большие животы! — в свою очередь возмущенно кричала в ответ художнику рассерженная мать-одиночка.

Она ещё долго обличала художника во всех тяжких грехах, но на этот раз ей ничего не удалось добиться. Собрание совершенно справедливо решило, что от аморального художника действительно толку мало, и если ему доверить такое важное и ответственное дело, то через неделю квартира попросту утопнет в дерьме (в протоколе проведения собрания прямо так и было написано: «утопнет в дерьме»). Поэтому художника обязали каждую неделю вносить деньги на покупку моющих средств, с чем он с нескрываемой радостью тут же и согласился.

Вот такая это была квартира. Таковы были её обитатели. И для тогдашнего Питера, официально называемого ещё Ленинградом, это было вполне типично. В этой типичности и предстояло прожить долгие годы семейству Просвировых. Семейство не замедлило вскоре приехать, и потекла полная неожиданностей семейно-коммунальная жизнь. А вскоре в гости к семейству зачастили родственники из Москвы. Всем им, видите ли, вдруг как-то сразу очень захотелось посмотреть на Ленинград. А что тут такого? Теперь ведь за гостиницу-то платить не надо. Гостям всегда были рады, и они чувствовали это. Чувствовали и всё ехали и ехали. Им ведь невдомёк было, незадачливым этим гостям, что, едва войдя в квартиру, они тут же «брались на карандаш» бдительной соседкой, что обрекало гостеприимных хозяев на выполнение долговременной трудовой повинности. Но хозяева не роптали, положительные эмоции от родственных встреч с лихвой перекрывали напряженность эстетических отношений с нечистотами отхожих мест.

Но всё это было еще впереди, а сейчас, прохладным осенним утром, капитан важно шествовал для представления новому начальству по случаю своего прибытия к новому месту службы. Шествовал, как это положено у военных при представлении, наряженный в тщательно отглаженную парадную форму. Впрочем, шествием, тем более важным, это капитаново перемещение можно было назвать с большой натяжкой. Сначала он с трудом влез в трамвай на остановке, располагавшейся прямо под окнами его нового места жительства, а затем был торжественно вынесен из этого раздолбанного агрегата в районе расположения станции метрополитена и аккуратно сброшен на асфальт. В глубоком ленинградском метро эти процедуры были проделаны вновь, с той лишь разницей, что в этот раз была совершена попытка сбросить парадное тело капитана на мраморные плиты. Однако попытка не удалась: тело, подхваченное крепкими сочленениями капитановых ног, тут же было вынесено на земную поверхность. Ещё через каких-то пятнадцать минут капитан уже входил в вестибюль внешне вполне мирного предприятия. По стенам вестибюля были развешаны фотографии глуповатых лиц передовиков социалистического соревнования, а так же по— квартальные графики выполнения производственных показателей с разбивкой по цехам. Что конкретно выпускает предприятие было с ходу не разобрать, но из всей этой наглядной агитации явствовало, что профиль у предприятия был близок к машиностроительному. Подойдя небрежной походкой к облачённой в какую-то странную полувоенную форму вахтёрше, Сергей деловито осведомился о том, как бы ему пройти в военное представительство. «Прибыл вот к Вам тут послужить», — со значением в голосе добавил капитан, задумчиво вперившись взглядом в кобуру пистолета, уютно расположившуюся на крутом боку вахтёрши. Глаза у вахтерши, казалось с трудом сдерживались, чтобы в ужасе не спрыгнуть на выложенный невыразительной плиткой пол и ускакать куда-нибудь упругими мячиками, дабы скрыть истину и уйти от необходимости безмолвного, но прямого ответа: