Борис Привалов - Не проходите мимо. Роман-фельетон

Директорские пальцы нервно пробежались по бумажкам.

— Я вас, кажется, наконец-то понял, — дерзко сказал Шишигин и вышел из кабинета.

«Не повезло ребятам! — рассуждал Костя. — Эх, если бы все у нас делалось так, как пишется в докладах! Придется ребятам сообщать печальные вести… Может, позвонить им в Красногорск? А как угадать точное время, когда они будут в гостинице? Мотаются где-нибудь на съемках… И потом лично сообщить друзьям о неприятностях у меня язык не повернется. Лучше напишу. И пошлю вместе с деньгами».

— Знаете, Костенька, — драматически зашептала Феня, — я хочу с вами кое о чем посоветоваться. Как с редактором.

— И вы пишете сценарии? — ужаснулся Костя. — А вы мне так нравились!

— И хочу нравиться в дальнейшем! — заявила Феня. — Я говорю с вами не как с деятелем сценарного отдела, а как с редактором нашей многотиражки. Костя, у нас происходят таинственные истории. Вчера я работала вместо Зои — я ей была должна одно дежурство. Фениксов дал мне для регистрации свое заявление по поводу фильма «Тише едешь — дальше будешь». Ведь директор на худсовете не высказывается, как вы знаете. Заявление резко отрицательное. А сегодня он передал второе заявление о той же картине — абсолютно положительное. Чудеса!

— Подождите… подождите… Значит, вчера… так… А сегодня… Увлекательный сюжет! Но раньше таких случаев не бывало? Тогда материалов для выводов еще маловато, — произнес Костя, в задумчивости вытаскивая из борта пучок волоса. — Знаете что? Выясните все детали. Тогда подумаем и о фельетоне. Он может прозвучать! И раз навсегда учтите, Фенечка, я люблю вас вообще, а за веснушки в частности…

Фенечка отмахнулась, дернулась плечиком и зарделась так, что веснушки на ее лице исчезли.

…О Фениксове недаром бродили самые фантастические слухи. Его проницательность казалась сверхъестественной, а непогрешимость — легендарной. Когда на художественном совете разгорались страсти, директор бывал молчалив, как немой кинофильм. Ежели обстоятельства складывались так, что необходимо было выразить свое руководящее мнение, то Фениксов, отказываясь от слова, пояснял:

— Устный экспромт может быть истолкован превратно. Свои личные соображения я приобщу к стенографическому отчету позже… в письменной форме.

И тут начиналось самое таинственное, самое непостижимое! Оценка Фениксова всегда совпадала с мнением вышестоящей инстанции! Если главк критиковал решение худсовета, директор предлагал поднять протоколы. И, ко всеобщему удивлению, демонстрировалось его собственноручное заявление, которое в принципе соответствовало мнению начальства. На документе стояла виза секретариата, доказывающая, что бумага подшита на следующий же день после заседания, как и обещал Фениксов.

Директор постоянно оказывался прав. Так случилось, когда забаллотировали фильмы «Первая зарплата», «Два конца, два кольца», «Третичные признаки». Так было, когда подняли на щит картины «Четыре угла», «Пятое колесо»…

Робкие попытки научно-естественного толкования Фениксовой непогрешимости разбивались в пух и прах. Прозорливость нового директора стала притчей во языцех.

…На студии продолжался аврал. Через вокзальный вестибюль тащили, катили и вели передовую кинотехнику. Тут можно было встретить прожекторы всех видов и родов. От маленьких, как детские барабанчики, до громоздких, величиной с полковую кухню. Самый большой прожектор называли «Племянником солнца». Он съедал электроэнергии на такую сумму, что за эти деньги иная студия могла бы снять полнометражную цветную ленту. Когда «Племянника» включали, все лампочки начинали светить вполнакала. Осветителям, состоящим при этом агрегате, выдавали спецмолоко: они были приравнены к рабочим горячих цехов.

Процессия ассистентов пронесла жестяные щиты-отражатели, похожие на гигантские подносы. Казалось, их только что взяли напрокат в закусочной великанов.

Посреди вестибюля стоял комплект мегафонов. Мелкие усилительные раструбы напоминали урны, — такими обычно коммунхозы украшают улицы. Самый же большой рупор был грандиозен, как шахтерский террикон. О нем родили легендарные слухи. Рассказывали, что он побывал в работе только один раз — на съемках документально-исторического фильма «Стены Иерихонские». Реплики в сценарии были настолько неудобопроизносимы, что их никто не мог выговорить целиком и полностью. Тогда режиссер сам решил поддержать престиж автора. Четверо помрежей поднесли гигантский мегафон к губам постановщика. И едва он произнес одну только фразу, как в тот же момент обрушились все декорации.