Борис Привалов - Не проходите мимо. Роман-фельетон

До побачення, Костя, жму руку!

Мартын.

Рукой Можаева: Горячий привет.

Юрий.

Гостиница «Тянь-Шань», номер 35.

Не тот нынче подхалим пошел. Прежние подлизы с заискивающими улыбками и угодливо согбенным станом вымирают, как мамонты. Старые тропки к сердцу начальства поросли фельетонным бурьяном. Подхалимы-полуидиоты, наводнившие юмористическую литературу, приучили публику смотреть на себя с добродушной, снисходительной улыбкой. Такой человек зачастую считается прямолинейным, как Невский проспект, и ясным, как витринное стекло. До сих пор еще подхалимаж в шкале аморальных поступков занимает место где-то между безбилетным проездом в метро и курением в неположенных местах.

Подхалим легко меняет свое лицо. В искусстве перевоплощения с ним могут сравниться только артисты МХАТа.

Если начальник любит стрелять уток, то его обожатель в своем усердии готов заменить охотничью собаку и за две недели начинает отрабатывать перед зеркалом стойку. Если сын начальника коллекционирует фантики, то подхалим, даже рискуя получить сахарную болезнь, готов питаться одними конфетами и аккуратно складывает в бумажник разноцветные этикетки. Если жена начальника страдает полнокровием и лечится пиявками, то иной подчиненный ее мужа готов их выращивать на собственном теле. Так подхалимы вели себя тысячелетиями.

В старые годы, когда подобное поведение было у хозяев в почете, льстецам и подлизам жилось вольготно.

При социализме подхалиму трудно. Попробуй пристукни в присутствии посторонних перед начальником каблучками — сразу заметят и осудят.

И все-таки подхалимы еще существуют. Есть категории подхалимов-рвачей, есть категории подхалимов-карьеристов. Представьте себе: в учреждении за соседними столами трудятся два сотрудника. У них в принципе одинаковые анкеты, одинаковые столы, одно и то же количество благодарностей в приказах. Но… начальником отдела может быть назначен только один из них — тот, кого скорее заметят и оценят…

Значит, решает один из них, пусть заметят меня. И с этого дня он начинает оставаться вечерами, чтобы написать доклад за начальника. Он строчит в местную газету заметку об успехах своею учреждения. О начальнике ни слова. Но начальнику будет все равно приятно.

Глупо было бы писать: «Под руководством Ивана Ивановича мы достигли…» Не те времена!

Времена новые, а душа у подхалима старая. И он вынужден маскироваться, гримироваться, уходить в подполье… Поскольку прежние патентованные способы подхалимажа недействительны, приходится искать новые щели в сердцах руководства, разрабатывать сложные способы эмоционального и психологического воздействия.

Подхалим не имеет лица, но его надо уметь увидеть. Нынче он не гнет спины и не жмет подобострастно длани. Иной, может быть, вообще начальнику два пальца подает да еще при этом в сторону глядит. Но этими двумя пальцами нью-подхалим такой выкрутас учинить сумеет, что начальниково сердце из-под жилетки достанет да себе в карман и переложит…

…— У меня все вперед на сорок ходов продумано, — крикнул тугому на ухо агенту снабжения Сваргунихину руководитель АХО облторга Умудренский. — Как у Ботвинника!

— А кто… этот Ботвинник?

— Благодаря разумно сделанным ходам он стал чемпионом… Гроссмейстер шахматных комбинаций… На сорок ходов вперед мыслит!

— Да который раз я тебе говорю сегодня, — рассердился Сваргунихин, — не ори ты, сделай милость, так глухим стать можно.

— Так тебе же на ухо все кричат, — удивился Умудренский. — И я привык. Ты ж глухой! Если я тебе скажу нормально, ты не уловишь мою мысль.

— Если я не в учреждении, а в частной квартире, я слышу лучше, — сказал Сваргунихин и шевельнул большими, похожими на листы капусты ушами.

— Тогда слушай. Ты можешь прославиться. Ты можешь обогатить свою автобиографию. Хочешь?

Сваргунихин слушал, раскрыв рот и пожирая глазами начальника АХО.

— Согласен, — сказал он. — Что надо делать?

Умудренский начал возбужденно ходить по комнате. Он был похож на контрабас. Грифом служила маленькая с лысинкой головка, посаженная на длинную жилистую шею. Туловище его в полувоенной гимнастерке, перетянутое по талии широким флотским ремнем, и широчайшие окорока галифе довершали сходство со смычковым инструментом.