Даниил Хармс - Меня называют Капуцином

– Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.

Селизнёва сказала:

– У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Невозможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.

– Они давеча хотели его керосином поджечь, – сказал дворник.

– Мы его керосином облили, – сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:

– Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не собирались.

– Да я бы и не позволила в своем присутствии живого человека сжечь, – сказала Селизнёва.

– А почему этот гражданин в коридоре лежит? – спросил вдруг милиционер.

– Здрасте-пожалуйста! – сказал Коршунов, но Калугин его перебил и сказал:

– А потому, что у него нет другой жилплощади: вот в этой комнате я живу, в этой – вот она, в этой – вот он, а уж Мышин тут в коридоре живет.

– Это не годится, – сказал милиционер. – Надо чтобы все на своей жилплощади лежали.

– А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, – сказал Кулыгин.

– Вот именно, – сказал Коршунов.

– Вот он вечно тут и лежит, – сказала Селизнёва.

– Это не годится, – сказал милиционер и ушел вместе с дворником.

Коршунов подскочил к Мышину.

– Что? – закричал он. – Как вам это по вкусу пришлось?

– Подождите, – сказал Калугин и, подойдя к Мышину, сказал:

– Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!

– Не встану, – сказал Мышин, продолжая лежать на полу.

– Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, – сказала Селизнёва.

– Определенно, – сказал с раздражением Кулыгин.

И Коршунов сказал:

– Я в этом не сомневаюсь. Parfaitement!

Знаменитый чтец Антон Исаакович Ш., то самое историческое лицо, которое выступало в сентябре месяце 1940 года в Литейном Лектории, любило перед своими концертами полежать часок-другой и отдохнуть. Ляжет оно бывало на кушет и скажет: «Буду спать», а само не спит. После концертов, оно любило поужинать. Вот оно придет домой, рассядется за столом и говорит своей жене: «А ну, голубушка, состряпай-ка мне что-нибудь из лапши». И пока жена его стряпает, оно сидит за столом и книгу читает. Жена его хорошенькая, в кружевном передничке, с сумочкой в руках, а в сумочке носовой платочек и ватрушечный медальончик лежат, жена его бегает по комнате, каблуками стучит как бабочка, а оно скромно за столом сидит, ужина дожидается. Все так складно и прилично. Жена ему что-нибудь приятное скажет, а оно головой кивает. А жена его порх к буфетику и уже рюмочками там звенит. «Налей-ка, душенька, мне рюмочку», – говорит оно. «Смотри, голубчик, не спейся», говорит ему жена. «Авось, пупочка, не сопьюсь», говорит оно, опрокидывая рюмочку в рот. А жена грозит ему пальчиком, а сама боком через двери на кухню бежит. Вот, в таких приятных тонах, весь ужин проходит, а потом они спать закладываются. Ночью, если им мухи не мешают, они спят спокойно, потому что уж очень они люди хорошие!

12 октября 1940

Пушков сказал:

– Женщина, это станок любви, – и тут же получил по морде.

– За что? – спросил Пушков, но, не получив ответа на свой вопрос, продолжал:

– Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят, и только делают вид, что они этого не любят.

Тут Пушкова опять стукнули по морде.

– Да, что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, – сказал Пушков, но, подождав с четверть минуты, продолжал:

– Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.

Тут Пушкова опять стукнули по морде. Пушков попробовал сделать вид, что он этого не заметил, и продолжал:

– Если женщину понюхать…

Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:

– Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию. Если это будет еще повторяться, я замолчу.

Пушков подождал четверть минуты и продолжал:

– На чем мы остановились? Ах да! Так вот: Женщина любит смотреть на себя. Она садится перед зеркалом совершенно голая…

На этом слове Пушков опять получил по морде.

– Голая, – повторил Пушков.

– Трах! – отвесили ему по морде.

– Голая! – крикнул Пушков.

– Трах! – получил он по морде.