Стив Мартин - «Радость моего общества»

Эта идея — сконденсировать все мои привычки в одном всепоглощающем ограничении — показалась мне настолько хитроумной, что я, исполнившись этилом, сказал Клариссе: "Да, я готов". И хотя официально я еще не приступил к своему подвигу, мой ответ был первой ласточкой обез-е-енных предложений.

Было решено выдвинуться утром. Кларисса побоялась ехать домой за вещами; ее ярко-розовая машина даже ночью не отличалась незаметностью. Одежду придется купить по дороге, решила она. На кредитной карточке денег полным-полно — несколько сотен до лимита. Сотовый телефон у нее был с собой, но не было зарядки, так что использовать его нам предстояло рачительно. Мы дождались десяти утра, когда я смог снять для этой поездки оставшиеся у меня три тысячи восемьсот долларов.

Я сел в машину и сказал:

— Это долгая дорога для нас. Я хочу, чтобы она знала мало пробок.

— А? — сказала она.

— По случаю броска на юг я пытаюсь говорить языком навахо, — ответил я. Кларисса, слава богу, рассмеялась и отчалила от бордюра.

Мы знали, что нам не добраться до Техаса ко дню бабушкиных похорон, но в нашем странствии был другой грааль: я смогу в последний раз увидеть бабушкину ферму прежде, чем она пойдет с молотка по причине отсутствия родственников, желающих ею управлять.

Апрель в Калифорнии — все равно что июнь в другом месте. К десяти утра уже семьдесят градусов и делается всё жарче. Невзирая на то что побег из Лос-Анджелеса имел мрачную подоплеку, его спонтанность вселила в нас некоторую веселость, и Кларисса смеялась, когда мы подъезжали к универмагу "Гэп", где она купила майки, трусики и носки. Тедди смотрел на меня со своего сиденьица и лопотал, ворочая ложкой. Я же — пассажир\второй-пилот\наблюдатель\следопыт, не способный сесть за руль, размышлял, что мне делать, если меня попросят вести машину. Видимо, только улыбаться. После "Гэпа" я заскочил в "Верное средство" и, благодаря моему знанию его внутреннего устройства, мигом разобрался с зубными пастами-щетками-нитками, расческами и всякой женской мелочью, которая могла понадобиться Клариссе в дороге.

— Я взял твои бритвы и штучки, — сказал я. Это было просто; мне еще предстояло заскучать по букве "е".

Вернувшись в машину, я полез в бардачок за картами. Их было несколько — никчемных, но, по крайней мере, карта Калифорнии доведет нас до Аризоны. Вычислить свою конкретную парковку на карте всего штата Калифорния оказалось невозможно, поэтому я понадеялся, что Кларисса знает, как нам выехать из города. Она обернулась через плечо, повозилась с Тедди, а затем, даже не спрашивая, куда ехать, просто двинула на юг.

Движение на бульваре Санта-Моника то густело, то пропадало, но вскоре мы по центробежному "клеверному листу" выбрались на шоссе, где Кларисса ударила по газам и разогнала машину до головокружительной скорости. У автомобиля как будто выросли крылья — мы понеслись над светофорами, над поребриками, над тротуарами. И я задумался: а вдруг причина моего безумия, причина, почему у меня нет работы, нет друзей, — как раз в том, чтобы в этот конкретный момент моей жизни я смог из чистого каприза удрать из города с некой женщиной, и лететь, не привязанным ничем ни к небу, ни к земле. Момент настал, и я был к нему готов. Мы опустили окна, и ветер загудел вокруг нас; Тедди сзади стал похрюкивать. В честь Тигра, собаки Филипы, я высунул голову в окошко и позволил ветру трепать мой язык, а Кларисса заменила слова в старой песне и распевала "Калифорния, вот и прощай", отбивая такт ладонью по рулю.

Непредсказуемые и непостижимые заторы случались, пока мы не миновали некие торговые заведения в Палм-Спрингс, а затем дорога вдруг стала широкой и плоской, будто ее пропустили через бельевой пресс. В полдень мы заехали в закусочную, почти не снижая скорости. После четырех часов пути мы не утратили воодушевления, но стихли — лучась изнутри и блаженно улыбаясь. Кларисса проверила сообщения на телефоне. Послушала, и по лицу ее сползло разочарование; она выключила "Нокию". Я взял аппаратик и заткнул его в дверцу, где было подходящее место для хранения всячины.

Мы продолжали мчаться на юг, и солнце было еще высоко. Время от времени бросая украдчивые взгляды, я заметил, что Клариссе полегчало. Каждая ее ресничка отчетливо рисовалась в яркости неба и пустыни. Гамма пастельных цветов — кожа, сияющая розовым светом, белый песок, бирюзовая голубизна блузки. По виду Клариссы, по тому, что я о ней знал, я выделил самое задушевное ее качество: отвержение печали. Лишь под воздействием самых трагических обстоятельств могла исчезнуть улыбка с ее лица и упругость из ее походки. Даже теперь, убегая от кошмара, она смотрела вперед в невинном ожидании счастья, которое — не исключено — всего в нескольких милях.