Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

Не стоило на ночь пить то новое лекарство. Верно. Не стоило.

— Готово, господин, — говорит Солигор.

Рожок поет раз. Звук разносится над лагерем. Другой.

Третий.

Три раза — три легиона.

Марк Скавр, командир второй декурии всадников, вытягивается по струнке. Поздравление легионного орла с новым днем завершено.

— Слава Августу! — дружно орет легион. — Слава Риму!

Над железными квадратами легионеров сияет неяркое северное солнце. Орел, в последний раз озирающий свои владения здесь, на берегу Визургия, горит мрачным золотом. Гордый, с раскинутыми крыльями, он реет над просторами дикой Германии. Цифра "XVIII" алым с золотом пятном полощется на ветру.

— По центуриям, по манипулам — стройся! — орет префект лагеря. — Слушай мою команду! На-лево! Шагом — марш!

Последнее утро. А завтра — в бой. Марк качает головой, украдкой вытирает нос ладонью. Мокрое. Похоже, опять начинается.

…Хотя, может быть, в бой — уже сегодня.

Вдалеке темнеет лес. На почерневшей от сырости земле лежат листья. Коричневые, желтые, пропитанные увяданием и усталостью…

От земли поднимается в воздух темно-вишневый, холодноватый запах смерти.

Я въезжаю под полог леса, конь неторопливо ступает по выстеленной влажными листьями земле. Тень бука массивна и прохладна. Я закрываю глаза.

Мимо идут манипулы и когорты моих солдат. Топот отдается через землю.

Я их слышу. Чувствую.

Я — легат Семнадцатого.

Ветер срывает с ветвей и бросает мне в лицо холодные капли. Это след ночного дождя.

Что мне за дело до моего брата?

Мне хочется толкнуть коня пятками, догнать авангард, германскую конницу, — там едет в гребенчатом шлеме друг римского народа Арминий — и хлопнуть по мокрому металлу наплечника.

Я словно наяву вижу мелкие капли на сером железе.

— Друг мой, — скажу я Арминию. А может быть, ничего не скажу…

"Умер мой брат дорогой, брат мой, навеки прощай".

У меня перехватывает дыхание. Это строчка из Катулла, я прочитал ее на похоронах Луция в Риме.

Кто он на самом деле, этот Луций-Арминий? Кто он, мой вернувшийся с того света брат?!

"Пока Арминий рядом, я спокоен за верность германцев". Так я говорил совсем недавно.

А если вместо германца в его личине находится мой брат?

Хороший вопрос.

Очень хороший вопрос…

"Смотри, Гай".

Теперь я неспокоен за верность германцев.

Человек взял в руки маску. Холодный металл, серебряное лицо, украшенное по краю потемневшей чеканкой. Провел пальцами. Маска смотрела на человека в ответ. И слегка улыбалась, словно знала то, чего человек не знал.

Вот зачем она нужна. Ты можешь хоть рыдать за ней — люди видят только это спокойное серебряное лицо. И все. В горячке боя, когда паника нарастает, как идущая на берег штормовая волна, спокойствие командира важнее, чем многое иное.

А когда выходишь один на один с противником, его пугает твое лицо, лишенное привычной человеческой слабости.

Словно он сражается не с человеком. А с богом или с титаном.

Человек усмехнулся, отложил маску. Взял отрез ткани и начал наматывать на голову. Аккуратно, не торопясь, чтобы полосы легли ровно, без складок, чтобы потом, когда он наденет шлем — ничего не натирало. Искусство правильно наматывать повязку переживет века. Закончив, человек взял маску и полюбовался своим отражением в начищенной серебряной поверхности. Неплохо. Провел пальцем вдоль глубокой царапины — от края глазницы. Усмехнулся. "Эх, Гай, Гай".

Оказывается, судьба целого мира может зависеть от одного взмаха меча.

Человек положил маску на стол. Выпрямился, провел ладонями по вискам, чувствуя пальцами завитки волос — отлично. Осталось надеть шлем. Человек помедлил. Другой шлем вместо утерянного в стычке.

Новый неплохо сидит, но я привык к старому…

Человек усмехнулся, повел плечами. Неплохо сидит? Оказывается, эта метафора применима не только к шлему…

Виски сдавило. Человек затянул кожаные ремешки под подбородком.

Пристегнул маску. Повернулся к выходу из палатки.

— Я жду, — сказал на германском. — Входите!

Они вошли.

В прорези маски смотрели два живых глаза. В зрачках вошедших германцев отражался человек с серебряным лицом…

— Начнем, пожалуй, — сказал человек негромко.

Однажды мы с братом поспорили. Я сказал, что оставил статуе Юпитера приношение за определенную услугу, а тот не исполнил обещанного, и теперь бог у меня в долгу…