Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

Курган — Владимир Остапенко — был среди них самым злобным, самым жестоким и самым опытным в воровских делах. Оставленный своей матерью сразу после появления на свет, он вырос, не зная, что такое родительская ласка, семейное тепло, домашний уют. Из родильного дома попал в детский приют, потом в детский дом, интернат, а прямо оттуда — в детскую колонию, что вполне отвечало уровню его воспитания в среде таких же беспризорников, малолетних воришек, хулиганов, развратников. В маленьком шахтерском городке, затерявшемся среди насыпных курганов, таких несчастных судеб было много. Первая взрослая судимость за участие в грабежах и разбоях стала логичным продолжением его дальнейшей судьбы — как и вторая судимость, которая привела его в здешнюю колонию, где отбывали срок уже сформировавшиеся профессиональные преступники.

Юрий Карнаухов, по кличке Ушастый, получивший ее за оттопыренные уши, отличался особой изворотливостью ума, хитростью, из-за чего слыл непревзойденным махинатором, способным обыграть любую финансовую комбинацию или защиту. По природе своей очень трусливый, он, однако, пользовался покровительством самых высоких воровских авторитетов как мозг преступного мира, в котором вращался, генератор смелых и неординарных афер. Следствию стоило огромных усилий уличить Ушастого в причастности к целому ряду крупных финансовых преступлений: он нигде не оставлял следов, действовал очень расчетливо, продуманно, без тени подозрения на себя.

Но самым дерзким и отчаянным был Денис Макуха. Свою кличку — Кирпич — он получил еще во время службы десантником, когда, прыгая с самолета, раскрывал купол на критической высоте, а до этого момента падал с «боевой», зажав горловину сумки с уложенным парашютом. Для чего он так рисковал, наводя ужас на всех: и тех, кто наблюдал за десантированием снизу, и на своих друзей-однополчан, прозвавших его «кирпичом»? Он и сам толком не знал, для чего: когда — ради азарта, еще более острых ощущений, когда — на спор с другими, когда — ради того, чтобы пощекотать нервы другим. Служба наемником в горячих точках сделала его еще более азартным, бесшабашным. И когда обстановка в горячих точках поостыла, вдруг выяснилось, что таким ребятам, как Кирпич, не способным ни на что, кроме как воевать, в нормальном обществе просто нет места. И он пошел туда, где полученные бойцовские навыки быстро пригодились: в банду. От участия в мелких разборках между «братками» и выколачивания денег — рэкета — он постепенно перешел к более основательному преступному «ремеслу», которое потянуло на солидный тюремный срок.

И вот сейчас все трое лежали на «шконках» — грубых деревянных нарах — отвернувшись к стенке, не разговаривая. О чем они думали? Думали ли вообще о чемто? Так, обрывки разных воспоминаний, образов, слов… Полусон, полубред, полуявь… Все тело ныло от боли: давали себя знать «уроки» воспитания в этом штрафном изоляторе, куда их доставили за участие в дебоше на территории колонии, где отбывали срок.

— Волки позорные, — простонал Ушастый, — все почки отбили…

Он спустился с нар, помочился со стоном на стоящее в углу ведро параши и так же со стоном возвратился назад.

Сюда, в «шизо» — штрафной изолятор — привозили наиболее злостных, непокорных установленному режиму преступников со всех окрестных зон. А их было несколько, оставшихся еще со сталинских времен: сколоченные сначала из досок, а потом обнесенные кирпичом бараки набивали и уголовниками, и политзаключенными, и националистами из разных республик. Ни с кем не панькались: за малейшее неповиновение — расстрел на месте. Хотя в тех жутких условиях, где содержались арестанты, смерть их косила без всякой пули: умирали и от холода, и от голода, и от вспышек инфекционных болезней, и от нещадных побоев тюремных надзирателей. Эти мрачные заведения продолжали нести свою службу, хоть арестантов значительно поубавилось.

Каждая зона имела свое производство, так или иначе связанное с окрестным лесом: завозимые бревна зеки распускали на доски, делали из них разную мебель, придавали ей дешевую красоту, лоск. Без работы сидели лишь те, кто попадал в «шизо», зато работы хватало с ними, чтобы дать им понять: на всякую силу есть еще большая сила, на всякий беспредел — еще больший беспредел. Для этого такие же беспощадные к их жестокости воспитатели не жалели ни кулаков, ни сапог, ни резиновых дубинок, ни самых грязных слов.

— Скорее бы… — застонал снова Ушастый, но Кирпич злобно оборвал его: