Жозе Сарамаго: Евангелие от Иисуса

Вскоре достигла Вифании весть о том, что схвачен Иоанн Креститель. Ничего, кроме того, что он взят, и взят по приказу самого Ирода Антипы, известно не было, причину же этого, не в силах отыскать другой, усматривали Иисус и его ученики в том лишь, что Иоанн всюду и везде и постоянно, между пророчествами: Идет другой, тот, кто будет крестить вас огнем, – и проклятьями: Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? – возвещал о пришествии Мессии. Иисус же сказал своим – следует приготовиться к тому, что будут их гнать и преследовать, и, поскольку уже давно всю страну облетела весть о том, что они делают и что говорят, Ироду нетрудно будет сделать вывод, что два да два – четыре, и приказать взять под стражу Плотникова сына, похваляющегося, будто он – Сын Божий, и присных его, чтобы отсечь вторую и главную голову дракона, грозящего лишить его престола. Нет ни малейших сомнений в правоте поговорки, гласящей, что отсутствие новостей лучше, чем плохие новости, но, к чести слушавших Иисуса, следует отметить, что приняли они дурную весть с душевным спокойствием тех, кто, с тревогой и душевным же трепетом ожидая чего угодно, оказывался в последнее время перед ничем. Они спрашивали друг друга и Иисуса, как быть им в этих обстоятельствах – держаться ли по-прежнему вместе и сообща встретить грозящую опасность, разойтись ли по городам и деревням или удалиться в пустыню, питаясь сушеной саранчой и диким медом, как поступал Иоанн в свое время, перед тем как вышел оттуда – для вящей славы Иисуса и, как показал ход событий, себе на горе. Но пока не двинулись в Вифанию Иродовы воины избивать новых младенцев, Иисус и ученики его могли спокойно рассмотреть все возможные варианты, чем и занимались в ту минуту, когда разом пришли вторая и третья новости – о том, что Иоанн Креститель обезглавлен, и о том, что арест его и, последующая казнь не имеют никакого отношения к пророчествам о пришествии Мессии или наступлении Царства Божьего и объясняются исключительно громогласными обличениями кровосмесительного брака, свершенного Иродом, который при живом муже женился на Иродиаде, своей племяннице и невестке. Весть о гибели Иоанна вызвала плач и стенания равно у мужчин и у женщин, скорбевших одинаково безутешно и одинаково эту скорбь выражавших, однако разумению всех, сколько ни было их там, людей недоступна оказалась причина гибели Иоанна, вернее ничтожность ее, ибо, без сомнения, должна была иметься иная, более существенная причина, а она между тем словно бы и не существовала вовсе сейчас и завтра не будет иметь ни малейшего значения. Кричал в ярости Иуда Искариот, которого, как мы помним, Иоанн окрестил: Как же это, обращался он ко всем, не исключая и женщин, как такое может быть – Иоанн провозглашает скорое пришествие Мессии, который освободит народ, а убивают его за то якобы, что обвинил дядю и племянницу в кровосмесительной связи, в нарушении супружеской верности и в прочих грехах, будто мы не знаем, что блудодейство у них в роду от первого Ирода до нынешнего? Как же может быть, восклицал он, что, если Бог послал Иоанна возвестить пришествие Мессии, а я не сомневаюсь, что это Бог, потому хотя бы, что без Божьего соизволения ничего на свете не сделается, – так вот, если Иоанн выполнял Божью волю, то пусть объяснят мне люди более сведущие, чем я, как допустил Бог, чтобы собственные его намерения здесь, на земле, нарушались так бессовестно, но только, пожалуйста, пусть не говорят, что, мол, пути Господни неисповедимы, что ведомое Ему нам неведомо и ведомо быть не может, ибо на это я отвечу – я именно хочу знать, знает ли обо всем этом Бог?! Холодок страха пробежал по хребту всех слушавших его, словно гнев Господень уже готов был поразить и дерзеца, и тех, кто не заставил его в тот же миг, как уста его изрыгнули хулу, расчесться за нее. Но раз уж Бог не потребовал удовлетворения у Иуды Искариота, вызов пришлось принять Иисусу, как стоящему ближе всех к верховному ответчику. Будь это другая религия и не будь так остра ситуация, дело бы, возможно, тем и кончилось – кончилось бы загадочной улыбкой Иисуса, которую, сколь ни была она мимолетна, легко было разложить на три составляющих – удивление, благосклонность, любопытство, причем удивление вспыхнуло мгновенно, в благосклонности не было ни грана снисходительности, а в любопытстве – усталости. Но улыбка исчезла тут же, и смертельная бледность покрыла вмиг осунувшееся лицо Иисуса, словно вдруг воочию вживе и въяве увидевшего собственную судьбу. Пусть уйдут женщины, – медленно, лишенным всякого выражения голосом проговорил он наконец, и первой поднялась Мария Магдалина. Потом, дождавшись, когда молчание придавило всех, кто сидел у костра, низким сводом, стиснуло стенами, замуровало в глубочайшей из пещер земли, Иисус сказал: Иоанн сам спросит Бога, почему тот привел ему – ему, пришедшему возвестить столь великие истины, – умереть так, как он умер, из-за такой безделицы, и замолчал на миг, но, когда Иуда собрался что-то произнести, вскинул руку, заграждая ему уста, и договорил: А мой долг, как я понял только что, – сказать вам: я знаю то же, что знает Бог, если только он сам не запретит мне. Послышались измененные волнением голоса встревожившихся, беспокойно задвигавшихся учеников, которые и боялись, и жаждали узнать это, и лишь Иуда сохранил прежнее дерзкое и вызывающее выражение. Сказал Иисус: Я знаю свою судьбу, знаю вашу и тех многих, кому еще предстоит родиться; мне открыто предначертанное Богом и ведомо то, зачем он сделает это, и обо всем этом я обязан говорить с вами, поскольку это всех касается сейчас и еще сильней коснется в будущем. Зачем, спросил его Петр, зачем знать нам то, что одному тебе поведал Бог, лучше молчи. Во власти Бога было бы заставить меня молчать. Ты хочешь сказать, что Богу безразлично, будешь ты хранить молчание или нет, что то и другое ему равно безразлично и что, если Бог говорит твоими устами, твоими устами будет Он говорить, даже когда, как сейчас, к примеру, ты идешь наперекор Его воле? Ты знаешь, Петр, что меня распнут? Да, ты ж сказал мне об этом.