Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

— Мысли-волны, Галочка, разве не так? — Кошин тоже умеет хитрить. — Разве мы не встретились наяву? Значит, были же мысли! Или вас эта теория теперь не волнует?

— Не волнует. — Виктор выходит вперед. — Вот другая теория. Теория полой Земли. «Технику молодежи» читали? Оказывается, еще древние греки, а еще раньше и в Индии задавались вопросом: не живем ли мы внутри полой сферы? Но самое интересное в том, что даже после войны эта теория имела последователей!

— Но вас-то что взволновало? — Кошин все еще улыбается. — Мало ли было ошибочных мнений?

— Да как вы стандартны! Отрешитесь-ка от шаблона! — Виктор взрывается. — Тут могут быть интересные предположения.

— Про уплотнение времени? — говорит Кошин и чувствует, как внутри него напрягается что-то. — С увеличением высоты время течет все медленней, медленней, и в центре Вселенной застыло.

— Нет, — говорит Галка, — об этом там не написано. Но если представить, нет, вы только представьте: мы всё видим зеркально…

Но Кошину некогда слушать, Кошин спешит.

Сделал шаг к залу и забылся на миг. Холодом потянуло из темного зала. Белые круглые личики, расплывчатые колобки, одинаковые, все — как один, белый горох. Единые мысли, единые чувства, и от этого — никаких мыслей, никаких чувств!

Я?

Ни за что!

Но что такое Генка сказал? Какая фраза мешает? Мешает, мешает, саднит!

И, проговаривая в тысячный раз привычную лекцию (джентльмен в поисках четвертного — так про себя называл эти лекции), складывая слова в привычной последовательности, вдруг запнулся. Вдруг отвел от микрофона лицо. Как же так? Откуда? Откуда изумительная эта Генкина фраза: «Отрешитесь-ка от шаблона!» Ведь не мог он встретиться со Степановым, не мог услышать ее от него! Как и Степанов вряд ли читал про опыты с парусом, параллельным палубе уходящего судна, опыты Бредова, опубликованные в «Технике молодежи» только в этом году!

И все.

Ржаво скрипнула ось, щелкнул стопор, к цепи присоединилось звено: Кошин замкнулся на старой и вечно новой идее. Передаются ли мысли, минуя общение?

Где ты, Степанов, ответь! Читал ли про теорию полой Земли, сам ли придумал, или все-таки… Все-таки передаются они?

И когда? Когда, в каком месте прервется цепь заблуждения? Вспыхнет искра ослепительно нового знания?

Какое из звеньев окажется, наконец, безошибочным?

— Не высовывайся из дома, ублюдок! — голос был быстрый и хриплый, нахальный, — никак не советую! — и тут же гудки.

Он посмотрел на свое отражение в зеркале: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем, крепкие славянские скулы, чуть вздернутый нос и, если опустить кончики губ, волевой, твердый рот, и, если сжать брови, сумрачный взгляд исподлобья, и тогда все лицо — цельнолитое, светло-чугунное… вот только… вот только золотой завиток у виска! Послюнил, попридержал жесткой ладонью.

«Видали таких!» — бросил трубку с размаху. Как припечатал.

А вечер был солнечный, тихий. На улицах города маячили люди, истомленные зноем. На лицах было написано многое, все, что угодно, кроме угроз.

Он соскочил с подоконника. Как случился этот звонок?

Муж?

— Ох, Бо, — говорила она. — Ты забываешь, что есть еще один человек!

— Плевать! Будет путаться под ногами — смету!

— Мокрое дело? — поинтересовалась она. — Была неслабая практика?

— Плевать!

— Ох, детка, — сказала она.

Он замолчал. Она это умела блестяще: уничтожать одним словом.

— Запомни, — проговорил, стараясь на нее не смотреть, — я давно уж не детка! Характер торчит из меня, как железная палка, это все говорят! Сказал: можешь забыть, значит…

— Но как? — перебила она. — Стрихнин? Цианистый калий?

Покачивая ногой, закинутой за ногу, на самых кончиках пальцев она удерживала его широкую шлепанцу. Шлепанца, как маятник, болталась туда и сюда. Он не мог отвести взгляд от ноги в черном ажурном чулке, от ступни с высоким, как арка, подъемом, столь крохотной в этой огромной стоптанной тапище.