Грэм Грин: Сила и слава

— Дом, — сказал мистер Тенч. — Мой дом здесь. Вы знаете, каков курс песо в Мехико? Четыре за доллар. Четыре, о Боже! Ora pro nobis[4] Молись о нас (лат.) — слова из католической молитвы (прим. перев.). .

— Вы что — католик?

— Нет, нет, это просто присказка. Ни во что такое я не верю. — И добавил без всякой связи: — Слишком жарко…

— Думаю, надо где-нибудь присесть…

— Пойдемте ко мне, — сказал мистер Тенч. — У меня есть запасной гамак. Пароход отойдет еще не скоро. Если вы хотите его проводить.

— Мне нужно было повидать одного человека, — сказал незнакомец. — Его фамилия Лопес.

— Э, да они его расстреляли несколько недель назад, — сказал мистер Тенч.

— Он умер?

— Вы знаете, как здесь это просто делается. Он был вашим другом?

— Нет, нет, — ответил человек поспешно. — Просто друг моего друга.

— Да… Так вот, — сказал Тенч. Он снова собрал всю горечь во рту и выплюнул ее на знойное солнце. — Говорят, он помогал этим… неблагонадежным… бежать. Теперь его девчонка живет с начальником полиции.

— Его девчонка? Вы имеете в виду его дочь?

— Он не был женат. Я имею в виду девицу, с которой он жил. — Мистер Тенч на миг удивился выражению лица незнакомца и снова сказал: — Вы знаете, как это бывает… — Он глянул на «Генерала Обрегона». — А эта — лакомый кусочек… Конечно, года через два она станет похожей на всех остальных. Толстой и глупой. О Боже, как хочется выпить! Ora pro nobis.

— У меня есть немного бренди, — сказал незнакомец.

Мистер Тенч взглянул на него удивленно:

— Где?

Изможденный незнакомец засунул руку в карман — должно быть, там находилась причина его нервозной веселости. Тенч схватил его за запястье:

— Осторожнее, — сказал он. — Только не здесь.

Он взглянул туда, где в полоске тени сидел на пустой корзине часовой с винтовкой.

— Пойдемте ко мне!

— Мне хотелось бы посмотреть, как отправляется пароход… — сказал маленький человек с неохотой.

— Он отойдет через несколько часов! — снова заверил его мистер Тенч.

— Через несколько часов? Точно? На солнце так печет!

— Пойдем лучше ко мне домой.

Домом назывались четыре стены, в которых он спал. Настоящего дома у него никогда здесь не было. Они направились через маленькую, сожженную солнцем площадь, где высился покойный генерал, позеленевший от сырости, и стояли под пальмами ларьки с газированной водой. Настоящий же дом лежал, словно цветная открытка в куче других открыток, — переберите пачку, и вы найдете. Ноттингем — город в метрополии, где он родился, несколько благополучных лет в Саутенде. Отец Тенча тоже зубной врач, и первое его воспоминание было о том, как он нашел в корзинке для бумаг выброшенный гипсовый слепок беззубых челюстей, похожий на окаменелости из Дорсета — неандертальца или питекантропа. Он стал его любимой игрушкой. Его пытались соблазнить детским конструктором, но судьба его уже была решена. В детстве всегда бывает момент, когда приоткрывается дверь — и входит будущее. В корзинке для бумаг лежали и знойный, влажный речной порт, и грифы. Он вытянул их как жребий. Мы должны быть благодарны судьбе, что не можем увидеть ужасов и падений, окружающих наше детство, в буфетах и на книжных полках — везде.

Мостовой не было; в сезон дождей деревня (это была просто деревня) утопала в грязи. Сейчас земля под ногами твердая как камень. Оба мужчины молча миновали парикмахерские, зуболечебницы; вид у грифов на крыше был мирный, как будто они были домашними птицами. Они ковырялись под широкими пыльными крыльями, выискивая паразитов.

— Вы уж меня извините, — сказал мистер Тенч, останавливаясь перед одноэтажной деревянной лачугой с верандой, где качался гамак. Лачуга была чуть больше остальных домишек, стоявших на этой узкой улочке, которая оканчивалась через двести ярдов болотом. Он сказал нервно:

— Хотите посмотреть дом? Не хочу хвастаться, но я здесь лучший зубной врач. Это неплохое место, не хуже других.

Гордость, неуверенно звучавшая в его голосе, напоминала растение со слабыми корнями.

Он запер за собой дверь и повел гостя внутрь, через столовую, где по обе стороны ничем не покрытого стола стояли два кресла-качалки, керосиновая лампа, буфет.

— Сейчас я достану стаканы, — сказал он. — Но сначала мне хочется показать вам… э… ведь вы образованный человек…

Окно зубоврачебного кабинета выходило во двор, где с жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюков. Бормашина с ножной педалью, кресло для пациентов, покрытое ярко-красным плюшем, брошенные в беспорядке запыленные инструменты в стеклянном шкафу. Щипцы были засунуты в чашку, сломанная спиртовка задвинута в угол, на всех полках валялись ватные тампоны.