Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Я привязал катер к какой-то торчащей из воды палке, и Энни, увидев меня, помахала рукой, приглашая подойти ближе. Пока я поднимался к дому по некрашеным, потемневшим от времени деревянным ступеням, девочка достала носовой платок; прижав его к губам, она несколько раз негромко кашлянула и улыбнулась. Взглянув на нее вблизи, я еще раз убедился, что Энни действительно выглядит так, как свойственно тяжело больным детям. Казалось, один неосторожный толчок, и она сломается, треснет, как яичная скорлупа. Эта бледность, робость в движениях, а главное – отсутствие блеска в глазах проистекали от неуверенности в будущем, от сознания того, что жизнь вовсе не бесконечна. Подобное я видел, наверное, тысячу раз. И точно такие же признаки я наблюдал в свое время у Эммы. В дни, когда ее самочувствие было особенно скверным или вовсе отвратительным, она пыталась подбодрить меня, цитируя «Книгу притчей Соломоновых». «Веселое сердце благотворно, как врачевание, а унылый дух сушит кости» [45] Притч., 17:22. , – говорила она, воздевая вверх палец и слегка вздергивая подбородок, что обычно вызывало у нее приступ кашля.

Энни определенно нуждалась в «благотворном врачевании».

Подойдя к девочке вплотную, я увидел рядом какую-то коробку или ящик около двух квадратных футов в основании и примерно двух с половиной футов в высоту. Сколоченный из обрезков реек и досок, он был несколько кривобок и опирался на четыре грубые ножки, благодаря которым днище немного приподнималось над землей. Стенки его были обиты мелкой металлической сеткой, и только верхние шесть дюймов были затянуты гладким и плотным нейлоном. Никакой крышки у ящика не было.

Почувствовал я и запах. От ящика неприятно пахло какой-то гнилью. Заглянув в него, я увидел три или четыре недоеденных картофельных ломтика, кусочки нарезанных овощей – и как минимум десять тысяч сверчков, которые ползали по железной сетке, сидели на полу, на стенках или друг на друге.

– Это мой сверчковый садок, – шепотом сообщила Энни.

Я кивнул, не в силах оторвать глаз от насекомых, которые кишели на дне ящика.

– Я их выращиваю и продаю в рыболовные магазины как наживку. Обычно их берут по два доллара за дюжину, а продают по четыре.

– Вот не думал, что сверчки пользуются таким спросом.

Энни слегка наклонила голову.

– Отдыхающие любят ловить рыбу на сверчков, вот мы с тетей Сисси и придумали выращивать их на продажу. Я уже год этим занимаюсь.

Я снова кивнул и отвел взгляд от кишащего сонмища.

– Летом я каждый месяц продаю около десяти дюжин, иногда – пятнадцать. Это от двадцати до тридцати долларов в неделю, а мне летом почти нечего делать. – Энни посмотрела на меня и улыбнулась. – К тому же это совсем легкая работа, правда?

– Точно.

– В этом году я на одних только сверчках заработала почти шестьсот долларов. А здесь, в этом ящике, их тысячи на́ две – если только не передохнут.

– Дорогой ящичек!

– Да уж! – Энни заглянула в садок. Некоторое время мы в молчании созерцали живой хаос, потом девочка добавила:

– Вообще-то, если подумать, даже странно…

– Что странно?

– Что мне приходится продавать сверчков, чтобы купить на эти деньги чье-нибудь сердце.

– Да, можно смотреть на дело и так.

Мы вместе стали спускаться по лестнице, и хотя в ней было совсем мало ступенек, когда мы добрались до причала, у Энни дрожали ноги, а на лбу проступила испарина. Я завел двигатель и стал ждать Синди, которая, заслышав работающий мотор, выбежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем. Пока она спускалась, я поднял Энни на руки и посадил в лодку. Притворяясь, будто поправляю на девочке спасательный жилет, я одной рукой нащупал пульс лучевой артерии.

Энни посмотрела на меня снизу вверх. Она приподняла брови, а следом стала подниматься, наполняясь воздухом, и ее грудь. Этот вдох был, скорее всего, намеренным: так Энни могла бы вздохнуть по просьбе врача, собирающегося выслушивать ее с помощью стетоскопа, вот только сейчас никто ни о чем ее не просил, и я невольно насторожился. Я много раз слышал, как точно так же вздыхает Эмма, знал, что это стоит ей огромных усилий. Но вот девочка выдохнула и даже заулыбалась от удовольствия: должно быть, это было очень приятно – хотя бы в течение двух-трех секунд не задыхаться и не испытывать недостатка воздуха.

Заглушив двигатель, я продекламировал нараспев: