Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

– Как ты думаешь, Риз, она… эта женщина… Она уже в раю?

Я пожал плечами.

– Этого я не знаю. Думаю, единственный, кто мог бы сказать тебе точно, это она сама.

Энни задумчиво нахмурилась и потерла золотой сандалик на шее, а затем принялась рассматривать окружавшее ее оборудование – медицинское, авиационное и спасательное. Ее пульс слегка участился, но цвет лица оставался нормальным, да и дыхание, хоть и затрудненное, оставалось глубоким и ровным. Ее взгляд снова остановился на мне.

– Риз?..

– Да?..

В наш разговор внезапно вклинился Стив:

– Джонни?..

Я поднял голову. Дверь пилотской кабины была открыта, и я увидел впереди огни Атланты.

– Ройер звонит из Техаса. Соединяю…

Я кивнул, прекрасно зная, что Стив отключил наушники Энни и Синди и что Ройера услышу только я.

В наушниках щелкнуло, захрипело и раздался голос партнера.

– Джонни?..

– Слышу тебя. Рассказывай…

– Мы только недавно приземлились, но я успел на нее взглянуть. Ей прекратили колоть дофамин, но давление пока не снижается. Электрокардиограмма выглядит неплохо, частота сердечных сокращений в норме, сердечная мышца, похоже, не пострадала, хотя точнее я смогу сказать, только когда вскрою грудину. На рентгене, во всяком случае, никаких признаков контузии сердца я не заметил. Легкие не коллапсированы, воспаления нет. Девять шансов из десяти, что это сердце нам подойдет.

Я тут же внес кое-какие коррективы в свой мысленный план, а вслух сказал:

– Позвони, когда будешь знать точно.

– Обязательно.

Ройер дал отбой и, как я подозревал, вернулся в операционную, где другие врачи проводили исследования, пытаясь выяснить, насколько пригодны для использования другие органы и ткани погибшей женщины. Порядок изъятия донорских органов, кстати, установлен раз и навсегда, и определяется физиологическими и морфологическими особенностями последних, а отнюдь не нуждами пациентов. Первым всегда изымается сердце, затем наступает черед печени, почек, роговицы глаза, костного вещества, кожи и других тканей. Таким образом, мы могли быть уверены, что никто не прикоснется к телу до тех пор, пока Ройер не прибудет в Техас и не закончит свою работу.

Энни снова сжала мои пальцы, и я мысленно перенесся из Техаса намного восточнее – в вертолет, который стремительно приближался к Атланте.

– Риз?..

– Что?

– Ты только не волнуйся, ладно?

– Не буду. – Я кивнул и стал смотреть поверх плеча Стива на приближающиеся огни.

– Риз!.. – Энни снова потянула меня за руку, заставляя наклониться. Теперь ее лицо было совсем рядом.

– Не волнуйся, – повторила она.

– Ладно. – Я высвободил руку и сделал вид, будто в данный момент мне очень важно смотреть вперед.

Энни подергала меня за рукав и делано улыбнулась.

– А что бы сказал обо всем этом мистер Шекспир?

Я порылся в памяти и в свою очередь не слишком искренне улыбнулся. Я вдруг понял, что моя способность запоминать чужие слова, которые приносили мне облегчение и утешение, куда-то исчезла. В одно мгновение я полностью позабыл все, что когда-либо читал. Казалось, будто слова и строки, хранившиеся в моей голове, неожиданно обнаружили, что больше не нужны, и отправились искать другую страдающую, измученную душу. В замешательстве я взмахнул рукой, стараясь припомнить хоть что-то, но ни одна строчка так и не всплыла в памяти, и я почувствовал себя одиноким и несчастным.

Обворованным.

Энни обхватила меня за шею руками и, почти прижавшись губами к уху (хотя в этом не было нужды, поскольку на нас по-прежнему были переговорные устройства), прошептала:

– Даже если я не проснусь, у меня все равно будет новое сердце!

Синди негромко ахнула и, прижав ладонь к губам, отвернулась к бортовому иллюминатору, где уже вставала освещенная прожекторами громада Стоун-маунтин [82] Гора, один из самых больших (512 м) монолитов Северной Америки. Главной достопримечательностью этой горы считается крупнейший в мире резной барельеф «Мемориал Конфедерации». . В полутьме я не мог разглядеть ее глаз, но в голубом свечении, исходившем от приборной панели, я различал блестящие мокрые дорожки у нее на щеках.

Атланта была совсем близко – большой, современный город, выросший на земле, сожженной Шерманом полтора столетия назад. Внизу я различил Четырехсотое шоссе, отмеченное огнями светофоров на перекрестках да фарами идущих на север машин. Вертолет тем временем сделал небольшой круг и начал спускаться словно в световой колодец. На дне его мелькали крошечные фигурки врачей и сестер, собравшихся на посадочной площадке, чтобы встретить Энни – и меня. Иллюзий я не питал: слухи о моем возвращении наверняка успели широко распространиться, а значит, моей безвестности пришел конец.