Иван Колпаков - Мы проиграли

В неделю накануне отъезда обрушивается на голову, как внезапный проливной дождь, весь ворох вовремя несделанных дел, к пятнице график растягивает в разные стороны мои руки и ноги с мощью адской машины для четвертования. Душа уже спокойна, потому что как у Кальпиди —

– и продлю немного прерванное строфой впечатление от много чего значащей для меня цитаты, а теперь, наконец, двоеточие: меня, отражаясь очередным мысленным эхом, ждут другие берега – крымские.

Сизо-зеленый конус Ай-Петри с ванильными облаками в запредельной вышине; темный, как фотолаборатория, Симеиз; бледноликий Севастополь с матросскими ленточками морских флагов, трепещущих на ветру. Решительная двухнедельная эмиграция без права на возвращение – и возвращение без возможности оглянуться. Крым уже виден в подзорную трубу мечты, по внутренней поверхности которой на юг мчится душный, потный поезд. Качается над желтой лампой тамбура сигаретный дым, за окном с длинной выдержкой смазывается фотографический пейзаж, и орет проводник: «Уберите ноги! Начинаю уборку!»

Проклятье, как же я устал. Я невозможно измотался напоследок, лишился остатков спокойствия, сна, способности внятно рассуждать. И что-то я хотел еще написать, очень важное, быть может – сокровенное, но не помню, что.

Я только сейчас задумался, какой Ричард Эшкрофт – «Русский». Развалил Verve, а потом по горячим следам выпустил альбом под названием «Alone With Everybody». То есть – поломал все вокруг, а потом заплакал.

Сегодня, кроме прочего, сообщили, что в Оксфорде умерла Кира. Та, которая говорила, что все британцы, изучающие русский, – сумасшедшие. Кира в 90-е уехала из России, жила в Австралии, потом отправилась в Британию учить «сумасшедших». Еще полгода назад выглядела отлично, хотя кто-то говорил, что она серьезно больна. Какие бывают отвратительные болезни – съедают человека изнутри за два-три месяца. Я Киру совсем не знал, но очень жалко.

Сходил третьего дня в дом-музей Набокова в Питере, который на Большой Морской, 47. Как честно сообщается на входе, от обстановки Набоковых в доме не сохранилось ничего, что, впрочем, понятно. Все, что есть в экспозиции, собрано энтузиастами или подарено кем-то в 1990-е. Открыты для посещения столовая, гостиная, библиотека и еще какое-то помещение непонятного назначения, все – на первом этаже. Я помню, что комната, в которой родился Набоков, находится на втором. Там же, помоему, хранила свои драгоценности Елена Набокова, поэтому прямо туда в октябре 1917-го и повел большевиков, не шибко смущаясь, дворецкий. Вроде бы так описано в «Других берегах». Спрашиваю у кассира – можно ли туда попасть, в эту комнату? Кассир говорит – там теперь офисы. Как-то даже неприятно на душе стало. Еще поразило, что внутри все очень скромных размеров, не так багато, как нынче любят элиты.

От особняка Набоковых действительно совсем недалеко до Исаакия – пешком полторы минуты. Кроме того, выяснилось, что ближайший сосед особняка – здание по Большой Морской, 45 – бывший дом Павла Николаевича Демидова. Это доброе сожительство искренне погрело мне душу, потому что моя прабабка по сугубо женской линии – урожденная Демидова, и не какая-нибудь однофамилица, а вполне законный отпрыск знаменитой семьи.

Бесчисленные разъезды вытрясают из меня сон, как пыль из коврика, по возвращении я чувствую себя разбитым южным поездом. Я гляжу в монитор компьютера красными глазами, а за окном черный туман сменяется молочным рассветным, наступает прекрасное августовское утро. Еще одно утро вне графика и вопреки ему. Не успевает тот, кто ничего не делает, или, как говорит генеральный директор одной пермской строительной компании, «не бывает нехватки времени, бывает неорганизованный график». Мне мои рассинхронизации нравятся, я становлюсь необязательным, равнодушным и созерцательным, бессонница сорняками покрывает огород ежедневника. Чхать я хотел на всех, поживу обманным способом немного и для себя – как сейчас. Полпятого утра, такие обстоятельства, а сна ни в одном глазу. И даже любимые свои тире теряю по пути, и дела мне нет до этого никакого.

Какой может быть сон? Вот как я ехал из Севастополя домой. Сначала поездом в Петербург. Из Петербурга поездом в Москву. Из Москвы – самолетом в Пермь. В Перми из аэропорта сначала в Мотовилиху за ключами от квартиры, а потом, наконец, домой. В июне я был в Москве четыре дня, в мае – две недели. В апреле – вообще не помню, что было. Это еще ерунда. В прошлом году я ездил с гораздо большей интенсивностью. Севастополь, Нижний Новгород, Екатеринбург, Питер, Москва (не реже, чем раз в месяц), Лондон, Ливерпуль, Оксфорд. Возвращаясь однажды стыковочным рейсом через Москву из Петербурга в Пермь, я очнулся в московской гостинице и не понял, где нахожусь, я даже предположил, что меня пьяного кто-то куда-то целенаправленно и для смеха перенес. Минут пятнадцать потребовалось, чтобы осознать, что я не пил накануне, и выяснить, куда теперь дальше.